Полка. История русской поэзии - Коллектив авторов -- Филология

Одуванчики —

лужицы на траве.

Пчела

сосёт солнце,

как поросёнок,

ногами в золотой пыльце.

Геннадий Алексеев (1932–1987), автор множества стихотворений, активно публиковался в советское время (во внутренней рецензии на его первый сборник Иосиф Бродский, вообще-то не любивший свободный стих, назвал поэзию Алексеева «чудом обыденной речи») — и его произведения были своего рода витриной советского русского верлибра. Замеченная Бродским «обыденность» могла противостоять рутине, предлагая романтическую, эскапистскую программу:

      — Не так, — говорю, —

      вовсе не так.

      — А как? — спрашивают.

      — Да никак, — говорю, —

      вот разве что ночью

      в открытом море

      под звёздным небом

и слушать шипенье воды,

скользящей вдоль борта.

      Вот разве что в море

      под небом полночным,

      наполненным звёздами,

и плыть, не тревожась нисколько.

Вот разве что так.

Но за пределами опубликованного при жизни корпуса Алексеева осталось очень много текстов — напечатаны они были лишь в 2000–10-е. Далеко не все из них были какими-то заведомо «непроходными» для советской печати — но их отличает запоминающаяся странность. Скажем, написанное в 1967-м «девочка / вывела погулять шотландскую овчарку…» нагнетает сюрреалистическую, почти битническую образность: «президент нашей лестницы / сломался / крупнейший буддийский атеист / выбил все стёкла у пишущей овчарки / моя китайская машинка / кого-то свергла / пассажиры озверевших штатов / вывели погулять соединённых подростков / убийца президента / объявил себя девочкой / я убийца убийцы не объявил». Ещё один пример — стихотворение «Антихрист»:

Странный ребёнок стоял на углу

с очень печальным взрослым лицом

я взял его за руку

и перевёл через улицу

где твоя мама?

      — не знаю, дяденька

откуда ты взялся?

      — не помню, дяденька

как тебя зовут?

      — Антихрист, дяденька

а я некрещёный! —

сказал я весело

и быстренько сел

в подошедший троллейбус

      на всякий случай

Геннадий Айги. 2006 год{293}

Часто к верлибристам причисляют и Геннадия Айги (1934–2006) — одного из самых значительных лириков второй половины XX века. Между тем, как показывают работы таких стиховедов, как Юрий Орлицкий (крупнейший исследователь русского верлибра), стихи Айги чаще всего верлибрами не являются: «Этот поэт „собирает“ свои стихотворения из строчек, каждая из которых может быть интерпретирована как принадлежащая к тому или иному силлабо-тоническому размеру; сменяя друг друга, они не создают конкретного метра, но опознаются читателем как фрагменты классических размеров, создают впечатление смещённого, но вполне традиционного стиха». Такая ритмическая зыбкость, наравне с графическими решениями (распределение текста по листу, межстрочные интервалы, использование разрядки, индивидуальная пунктуация), создаёт пространство стиха — а стих, в свою очередь, создаёт модель пространства: стихотворения Айги — одни из самых «просторных», светлых в русской поэзии.

что за места в лесу? поёт их — Бог

и слышать надо — о уже пора! —

их не во времени

а   в   в ы с ш е м   г о л о с е:

где как идея ночь светла

и ясен день как Бога ум:

пусть — так п о ю т с я! это наше счастье

что т а к их можем представлять

но есть — не только представляемое:

есть светлое о д и н — в любой поляне:

как важно это для меня! —

то рода с в е т (одно и то же гласное:

поёт — во всех местах в лесу

его один и тот же Бог)

Поле, поляна, лес — постоянные пространства у Айги; свет, снег — постоянные образы, работающие в разных регистрах: так, написанная в 1962-м эпитафия Пастернаку также задействует их, но здесь они, разумеется, не радостны, а скорбны. Пастернак был одним из учителей, главных собеседников Айги; другим значимым для него автором был Алексей Кручёных, хотя стихи Айги на кручёныховские нимало не похожи; ещё одно влияние — поздний Мандельштам (в 1973 году Айги пишет посвящённое его памяти стихотворение «Окраина: тишина»). Но самым важным источником его авангардной поэзии оставалась традиционная культура, самоощущение поэта как медиума, которого невозможно изъять из мира. Родным языком Айги был чувашский, на этом языке он много писал; в Чувашии его почитают как одного из основоположников национальной литературы, в 1994-м его наградили титулом народного поэта. Но и в русской поэзии Айги произвёл сдвиг — тихий, но абсолютно ощутимый. Нарушение традиционного синтаксиса производит впечатление импровизационного, незаёмного говорения «здесь и сейчас», авангардизм формы служит открыто декларируемой духовной задаче: «и спят ещё: священны-милые… / гусятницы-небесно-ломти… / трёхлетки… и серебро на берегу / себя то избегает / то ловит // то дух для волн творит».

Если стихи Волохонского и Хвостенко связаны с одой, то стихи Айги — с ещё более древним гимном. Пример — посвящённое французскому поэту Рене Шару стихотворение «Поле: в разгаре зимы»:

бого-костёр! — это чистое поле

всё пропуская насквозь (и столбы верстовые и ветер и точки далёкие мельниц:

      всё более — будто из этого мира — как не наяву — удаляющиеся: о всё

      это — искры — не рвущие пламя костра не-вселенского)

есмь — без следов от чего бы то ни было

не по-вселенски сияющий

бого-костёр

Форма первого лица «есмь» подсказывает, что говорящий отождествляет себя и с «бого-костром», и с полем, пропускает через себя эти образы. Может быть, самый близкий к Айги из его современников — Леонид Аронзон. При этом судьба была к Айги более благосклонна. В 1958-м он был отчислен из Литинститута, поскольку его стихи — вполне справедливо —