О верности крыс - Мария Капшина

Они начали играть, и пока играли, Кир продолжал говорить, об истории игры, о трёх основных стратегиях в классических шагах. Самая заметная — уничтожать фигуры противника, атакуя их с разных сторон, превосходящими силами или в неудобной позиции. Эта стратегия приносит меньше всего очков, но может дать быструю победу по факту: с уничтожением всех чужих фигур игра заканчивается. Другая — быстро пройти в заданную точку и укрепиться там. Победить так сложно, но в игре по очкам на несколько игроков такая стратегия может обеспечить стабильное второе место. Третья — захватывать зоны игрового поля и чужие фигуры, и использовать их. Она работает медленней всего и требует больших ресурсов, но и приносит больше всего очков. На практике обычно используют все три стратегии попеременно, смотря по ситуации.

Тидзо сидела в углу, прислонившись спиной к мягкой спинке, а боком к изогнутой деревянной стенке, и очень старалась не спать. Кирой оборвал лекцию, окликнул дочь, расправляя меховое покрывало рядом с собой, Тидзо сказала "угу", перебралась к нему под бок, укрылась и заснула мгновенно.

Они играли ещё некоторое время, неспешно и без лишнего ажиотажа. Война игровыми фигурами шла позиционная, на очки, а не на уничтожение, а потом и вовсе затухла, когда стало ясно, что явной победы никому при таком подходе не светит, а менять подход обоим лень.

— О чём думаешь? — мирно спросил Кир, разливая остатки стынущего кофе в две чашки.

— Думаю, какой ты жуткий тип, — убеждённо сказала Мише, широко улыбаясь. Доверительно продолжила, взяв кружку: — Ведь ничего в тебе нету человеческого. Вбил себе в голову одну цель, и ничем, кроме неё, не интересуешься. Как так можно жить? Каждый раз, как смотрю на таких — всё пытаюсь понять, как так можно.

— Я, по крайней мере, не вру о своём прошлом, — сказал Кир. На лицо, в голос или в глаза он не пропускал никаких эмоций, но Мише это не беспокоило, ей иногда казалось, что его настроение может угадать с закрытыми глазами и в полной тишине, просто потому, что стоит в той же комнате.

Она легко пожала плечами.

— Я не вру о своём настоящем. И за прошлое мне не стыдно.

Кирой улыбнулся неприятно, с тихим стуком отставляя кофейную чашку.

— Что же ты тогда не расскажешь дочери о своей родне? Разбудить, пусть послушает правду?

Кошка убрала прядь волос с виска, понимая, что совершенно не злится отчего-то. Корабль качнуло, она оперлась рукой о застланную мехом лавку.

— Правда в том, что с матерью мы всегда были чужими. В том, что моё будущее она выбрала за меня, что мне это будущее не нравилось, и я построила себе другое. Моя родня — ол Нюрио, ол Каехо и ол Тэно, которой я приносила присягу.

Тем для разговоров в мире много, но между ними двоими чуть ли не все темы легко выходили на пару скользких и неприятных, обговоренных тысячу раз и мысленно разыгранных в тысяче вариантов к каждому разу. Этот разговор тоже уже был. Следующим вопросом Кира, в особо нерадостном настроении, был бы — выбирают ли сейчас за неё, кого очаровывать во благо Империи. "Ты-то о чём беспокоишься? Скандалов я сама не люблю, а чужих детей я точно под твоё имя не нарожаю". Кир, кажется, больше неё самой переживал из-за невозможности завести больше детей, но и Кошка после таких бесед целыми днями бесилась, и на вопросы Кейи или Лайи, будет ли прощать и мириться, отвечала, что простит непременно: "Вот убью — и прощу. Сразу же".

Сейчас Кир молчал. Кошка смотрела, как он пьёт кофе, какое у него спокойное и мягкое лицо, несмотря на птичий горбатый нос. Думалось ей о Кейе, которая несколько лун молчала и вздрагивала при виде зеркал; как она сидела недавно в гостиной, злая и замученная, потерянная, и Кошка ясно видела, как ей до безумия не хочется уходить домой. "Это какой-то кошмар, быть одной всё время. Я всё жду, когда проснусь, жду, и не просыпаюсь…" Как она извинялась за то, что, кажется, будет плакать. "Это ничего, — сказала тогда Кошка. — Если хорошему человеку нужно поплакать, кто я такая, чтобы возражать."

Должен был, наверное, вспомниться Шек, с усталым, холодным и неприятным лицом, непохожий на себя, когда он давал показания под запись и обещал повторить то же в суде. В конце концов, Кейю Кирой лично не знал, да и не виноват он прямо в смерти Нейеха. Но Шек не вспоминался. Вспоминался последний Порог Полуночи, самое начало Недели костров, как азартно спорили о том, каким цветом украшать дом, как командовали развешиванием гирлянд, а потом в комнату ворвалась румяная с холода Тидзо, и комната загадочным образом превратилась в путаницу лент и гирлянд, с одним шалым подростком и двумя не менее шалыми взрослыми в самой середине этого несолидного безобразия.

В Арнере, святое там место или нет, начнётся игра на пару десятков участников, и Кир не останется в стороне. Это он сейчас не знает толком, зачем Реде в Арн. Хотя, может, и догадывается. Путать имперские планы будет в любом случае, и нужно будет ему мешать. И выбивать из колеи упоминаниями о Шеке, намёками на арест Ченги, на то, что кольцо сжимается туже и Тедовереджу не выбраться. Напоминать, что дома его тоже ничего не ждёт, кроме обвинения в предательстве, да и дома того нет, потому что, сколько ни ври себе, ты давно не дазаранец, слишком долго ты прожил в другой стране.

До чего жаль, что главной своей задачи — переманить дазаранского посла на службу Империи — Мише ол Кайле так и не выполнила. И вряд ли уже успеет.

Не хотелось ни о чём этом думать. Где-то снаружи, за деревянной обшивкой, плескалась вода. В комнатке чуть слышно пахло деревом и лаком, и можно ещё немного помолчать, а потом отправить всё-таки Тидзо в соседнюю комнатку и остаться вдвоём.

Не надо спешить. У нас есть целое сейчас.

Мийгут

2293 год, 3 луна Ппд

Раад

Всё было отлично. Только иногда ему почему-то казалось, что его нет. Не то чтобы это была уверенность, нет, просто странное, полууловимое чувство. Полуоформленная мысль, выплывающая иногда из-за тёмной и пыльной портьеры старого, тяжёлого бархата, за которой скрывалась та его часть, которой он не знал и не хотел знать.

Чувство, которое невозможно было не только объяснить — даже осознать внятно. Чувство, которое ни на чём не основывалось, но которое не нуждалось в доказательствах. Наоборот, чтобы опровергнуть его — нужны доказательства.

Чувство ненастоящести.

Настолько дикое и страшное, что хотелось что-то делать, куда-то кидаться, что-то почувствовать — яркое, объёмное, настолько мощное, чтобы эмоции или ощущения заслонили ужас небытия.

Но в том и беда, что чувствовать ярко, объёмно и мощно он не умел. Иногда ему казалось, что он родился стариком, и в то время как остальные росли, продолжал стариться. Не взрослеть, умнеть, мудреть — именно стариться. Как будто то, что в других пылало, лишь иногда притухая и ослабевая со временем, в нём отгорело и стало пеплом ещё до его рождения. Или же никогда не было.