Неизвестный Ленин - Владлен Логинов

Такие нелепые слухи, — продолжает Джон Рид, — распространялись сотнями. Мало того, что их печатала вся антибольшевистская пресса. Им верили даже такие люди… которые всегда вообще отличались несколько более осторожным отношением к фактам… Но что еще хуже, отцы и матери юнкеров и женщин читали все эти ужасные рассказы в газетах, где часто даже приводились имена пострадавших…

Характерен случай с князем Тумановым, чей труп, как утверждали многие газеты, был выловлен в Мойке. Через несколько часов это сообщение было опровергнуто семейством самого князя, которое заявило, что он арестован. Тогда было напечатано, что утопленник не князь Туманов, а генерал Денисов. Но генерал тоже оказался жив и здоров. Мы произвели расследование, но никаких следов якобы выловленного из Мойки трупа не обнаружили…»1.

Крутым поворотам истории всегда сопутствует накопление «исторической помойки» — сплетен, слухов, наветов и клевет. Рождаются они по разным причинам. Реже всего — от отсутствия информации. Чаще — от предвзятости и обид, которые приносят эти повороты. От неспособности осмыслить происходящее. Но чаще — от обывательского спроса на втаптывание в грязь всего того, что не укладывается в рутинные понятия. Увы, эта помойка не растворяется во времени. Она тоже является специфической частью человеческой памяти. А когда возникает потребность, ее обязательно вызывают из небытия. И тогда она становится для средств массовой информации богатейшим источником «нового прочтения» давних событий.

Ну ладно, сотни работ честных и добросовестных исследователей можно проигнорировать, воспоминаниями тысяч рабочих, солдат, крестьян — можно пренебречь, ссылаясь на их якобы заведомую ангажированность. Но вот четверо профессиональных американских журналистов: Джон Рид, Алберт Рис Вильямс, Луиза Брайант, Бесси Битти. Как быть с ними?

О грабежах в Зимнем Джон Рид рассказывает: в подвале восточного крыла дворца, куда он попал с отрядами, ворвавшимися в Зимний, стояло множество каких-то забитых ящиков, приготовленных, видимо, для отправки. «Красногвардейцы и солдаты набросились на них с яростью, разбивая их прикладами и вытаскивая наружу ковры, гардины, белье, фарфоровую и стеклянную посуду. Кто-то взвалил на плечо бронзовые часы. Кто-то другой нашел страусовое перо и воткнул его в шапку. Но, как только начался грабеж, кто-то закричал: "Товарищи! Ничего не трогать! Не берите ничего! Это народное достояние!" Его сразу поддержало не меньше двадцати голосов: "Стой! Клади все назад!.." Десятки рук протянулись к расхитителям. У них отняли парчу и гобелены. Двое людей отобрали бронзовые часы. Вещи постепенно, кое-как сваливались обратно в ящики, у которых самочинно встали часовые. Все это делалось совершенно стихийно…

Мы пошли к западному крылу дворца. Здесь тоже уже был восстановлен порядок. "Очистить дворец! — кричали красногвардейцы… — Идемте, товарищи, пусть все знают, что мы не воры и не бандиты! Всех вон из дворца, кроме комиссаров!.." Двое красногвардейцев — солдат и офицер — стояли с револьверами в руках. Позади них за столом сидел другой солдат, вооруженный пером и бумагой. Отовсюду раздавались крики: "Всех вон! Всех вон!", и вся армия начала выходить из дверей, толкаясь, жалуясь и споря.

Самочинный комитет останавливал каждого выходящего, выворачивал карманы и ощупывал одежду. Все, что явно не могло быть собственностью обыскиваемого, отбиралось… Были конфискованы самые разнообразные предметы: статуэтки, бутылки чернил, простыни с императорскими монограммами, подсвечники, миниатюры…, пресс-папье, шпаги с золотыми рукоятками, куски мыла, всевозможное платье, одеяла… Виновные либо мрачно молчали, либо оправдывались как дети…

Стали появляться юнкера кучками по три, по четыре человека. Комитет набросился на них с особым усердием… Юнкера казались очень испуганными. Их карманы тоже были полны награбленных вещей. Комитет тщательно записал все эти вещи… "Ну что, будете еще подымать оружие против народа?" — спрашивали громкие голоса. "Нет!" — отвечали юнкера один за другим. После этого их отпустили на свободу»2.

Что ж — так ничего и не растащили? Конечно, тащили. Была создана специальная комиссия из художников и археологов для определения нанесенного ущерба. И сам Джон Рид, видевший, как солдаты срезали кожу с испанского кресла — «на сапоги», писал: «Некоторые люди из числа всех вообще граждан, которым на протяжении нескольких дней по занятии дворца разрешалось беспрепятственно бродить по его комнатам, крали и уносили с собой столовое серебро, часы, постельные принадлежности, зеркала, фарфоровые вазы и камни средней ценности. Всего было расхищено, таким образом, на сумму около 50 тысяч рублей».

Среди расхитителей были, видимо, и профессиональные воры, знавшие куда сбыть краденое. «Около половины пропавших вещей, — пишет Джон Рид, — удалось разыскать, причем кое-что было обнаружено в багаже иностранцев, уезжавших из России». Что касается самого дворца, то его закрыли, выставили охрану, а затем преобразовали в «Народный музей», воспретив в нем «всякую политическую деятельность».3

А что же с изнасилованными женщинами-ударницами, которых якобы выбрасывали на мостовую из окон дворца или сами они покончили с собой, будучи не в состоянии пережить все эти ужасы…

Вот рассказ уже упоминавшейся выше, унтер-офицера Марии Бочарниковой. После баррикад их полуроту разместили во дворце на втором этаже. «Поручик Сомов долго не возвращается. Стрельба стихла. В дверях поручик. Лицо мрачно. "Дворец пал. Приказано сложить оружие". Похоронным звоном отозвались его слова в душе…

И вдруг под напором громадная дверь с треском распахнулась и ворвалась толпа, впереди матросы с выставленными вперед наганами, за ними солдаты. Видя, что мы не оказываем сопротивления, нас окружают и… ведут в Павловские казармы. По нашему адресу раздаются крики, брань, хохот, сальные прибаутки… В казарме нас заводят в комнату с нарами в 2 яруса. Дверь открыта, но на треть чем-то перегорожена. В один миг соседняя комната наполняется солдатами. Со смехом и прибаутками нас рассматривают, как зверей в клетке… В жизни я не ругалась и не выношу сквернословия. Но помню какое было искушение — единственный раз в жизни, забыв девичий стыд, за их издевательства — пустить их "вниз по матушке по Волге", с упоминаньем всех прародителей…

Настроение солдат постепенно менялось. Начались угрозы, брань… Мы затаились. Казалось, еще момент, и мы очутимся во власти разъяренных самцов. "Товарищи! — вдруг раздался громкий голос; к двери, через толпу, протиснулись два солдата — члены полкового Комитета, с перевязкой на рукаве. — Товарищи, мы завтра разберем, как доброволицы попали во Дворец. А сейчас прошу всех разойтись!" Появление комитетчиков подействовало на солдат отрезвляюще… По очистке от них комнаты, дверь была заперта».

На другой день ударниц благополучно переправили в Левашево, где находился их лагерь, а позже, по их же просьбе, — демобилизовали. Одна из них действительно погибла — покончила жизнь самоубийством, оставив записку о том, что она «разочаровалась в своих идеалах»4.

А как же «зарезанные» министры и юнкера, которых якобы раздевали догола, пытали и расстреливали в казематах Петропавловки?

Когда встал вопрос о их постановке на довольствие за счет лимита гарнизона крепости, некоторые из солдат стали возмущаться: «С какой стати? Самим досыта не хватает». Но комендант — молодой унтер-офицер с рукой на перевязи, оборвал: «Мы революционеры, а не разбойники!» Сложнее оказалось с куревом. Когда у арестованных кончились папиросы, пришлось солдатам делиться с ними махоркой и учить министров вертеть самокрутки.

И после того, как специальная комиссия Городской думы, явившись в Петропавловку, встретилась с заключенными, Джон Рид от группы иностранных журналистов попросил Шрейдера «официально сообщить нам результаты вашего расследования… Он повернул ко мне свое исполненное глубокого достоинства лицо. "Во всех этих сообщениях нет ни малейшей доли истины, — медленно сказал он. — За исключением тех инцидентов, которые имели место во время доставки министров сюда, с ними все время обращаются как нельзя лучше. Что до юнкеров, то ни одному из них не нанесено ни малейшего ранения…"»5.

Естественно, что никаких опровержений газеты, как правило, не помещали. Слухи продолжали распространяться, сея ужас, панику и дезорганизацию. Мало того, воззвание Комитета спасения призвало чиновников всех министерств и ведомств к отказу от подчинения большевикам и бойкоту новой власти. А это грозило разрушением всей существовавшей системы жизнеобеспечения населения.