Жизнь и приключения Андрея Болотова. Описанные самим им для своих потомков - Андрей Болотов

Теперь скажу вам, любезный приятель, куда собственно я в сем замешательстве попался, и что со мною происходило. Наш полк, как я вам прежде сказывал, находился в авангардном или передовом корпусе, с некоторыми другими таковыми ж малолюдными, как и наш, полками. Как мы стояли почти на самом переду и назначены были для прикрытия во время похода обозов, то и тронуты мы были прежде всех прочих полков с места, и находились тогда около самой той ручьевины, окружены будучи со всех сторон множеством обозов, как началась с нашей и с неприятельской стороны вышеупомянутая стрельба из пушек, и некоторые из неприятельских ядер по обозам шуркать, свистеть, и все, что ни попадало навстречу, ломать и коверкать начали. Явление сие было для нас еще новое и до того невиданное. Мы остановились сие услышавши и ожидали повеления, куда нам иттить велят: вперед ли по тракту, или вправо к тому месту, где уже стрельба производилась. Немного погодя прискакал к нам, не помню, какой-то генерал и, подхватя, повел чрез ручей вперед сквозь все обозы, заставливая продираться всячески сквозь оные, и где нельзя, то перелезать чрез фуры и повозки.

Теперь остановлюсь я на минуту и скажу, что как при сем шествии нам вперед ничего было не видно за обозами, и мы за верное полагали, что выдравшись из оных наткнемся им прямо на стоящего уже в готовности неприятеля и тотчас с ним вступили в кровопролитное сражение, то минуты, в которые мы помянутым образом шли и сквозь обозы продирались, были для нас самые критические. Достоверность о близости неприятеля, звук стрельбы пушечной, слышимой в самой уже близи, и ядра неприятельские, летающие уже по обозам, не давали вам сомневаться в том, что чрез несколько минут начнем и мы уже стрелять и сражаться с неприятелем, а небывальщина в таких случаях и мысль, что коса смертная распростерта была уже над всяким и готова была к поражению многих, и что тогдашние минуты были для многих последние уже в жизни, — приводила всю душу в такую расстройку и все мысли в такое смятение и замешательство, что тогдашнее душевное состояние не можно никак изобразить словами, ибо в минуту сию действовали в ней не одни, а многие сим и пристрастия вдруг, и истинно сказать не можно, боязнь ли, сродная всем человекам, более всели душевными силами тогда обладала или досада и негодование на видимый тогда повсюду беспорядок и замешательство и производимое самым тем рвение и желание иттить скорее и отбивать неприятеля, — совсем тем нельзя не призваться, что сердце у всякого было тогда не на своем месте, но трепетало нарочито чувствительно с перемежающимся то и дело замиранием. Однако и то в засвидетельствование истины сказать надобно, что все сие первое и прямо словами неудобоизобразимое ужасение чувствовали мы только с самого начала и до тех только пор, покуда не вышли на поле и не увидели неприятеля. А там я не знаю, от того ли, что человек находится уже власно как в отчаянии и окаменелости, или от того, что он находится не один, а со множеством других, не чувствует он и далеко такого страха и боязни, какой чувствовать бы по природе и по существенной опасности и важности случая надлежало, но бывает уже гораздо бодрее и спокойнее духом.

Но я удалился уже от порядка моего повествования; теперь, возвращаясь к оному, скажу, что, продравшись сквозь обозы и вышедши на свободу, увидели мы прочие полки нашего авангардного корпуса, строющиеся в правой у нас руке в одну линию. Нам велели примкнуть к оным, а к нам стали примыкать и остальные полки нашего корпуса. Таким образом, попались мы совсем в другое уже место, нежели где накануне сего дня нам стоять случилось. И по счастию так трафилось, что место сие было наипрекраснейшее, а что всего еще лучше, самое безопаснейшее; на самом том месте, где полку вашему стать довелось, случился небольшой холм или пригорок, с которого все пространство Эгередорфского поля было видимо. Не успели мы на оный взойтить и осмотреться, как вся прусская армия нам как на ладони представилась. Мы увидели, что находилась она почти на самом том месте, где накануне того дня мы построены были, и первая ее линия стояла прямо в том месте, где стояла наша первая линия, а вторая против деревни Клейн-Эгерсдорфа, и обе ее линии были к толу месту концами, где мы стояли, так что нам вдоль обеих оных можно было видеть. К вящему удовольствию видно нам было и все то место, где строилась и наша армия, ибо нам случилось со всем своим корпусом стоять на левом крыле своей, или лучше сказать, во фланге обеих армий. Сами же мы были от нападения прикрыты небольшим болотом, поросшим, хотя низким, но чрезвычайно густым кустарником, простирающимся от деревии Клейн-Эгерсдорф на некоторое расстояние влево. Чрез сей кустарник с пригорка своего видеть нам все было ложно, а неприятелю к нам сквозь кустарник пройтить не было возможности. Таким образом, стояли мы с покоем и готовились только быть зрителями всему театру начинающегося тогда кровопролитного сражения.

Оно началось в начале восьмого часа, когда уже солнце было довольно высоко, и сиянием своим, при тихой погоде, наипрекраснейший день производило. Первый огонь начался с неприятельской стороны, и нам все сие было видно. Пруссаки шли наимужественнейшим и порядочнейшим образом атаковать нашу армию, вытягивающуюся подле леса, и пришедши в размер, дали по нашим порядочный залп. Это было в первый раз, что я неприятельский огонь по своим одноземцам увидел. Сердце у нас затрепетало тогда, и мы удивились все, увидев, что с нашей стороны ни одним ружейным выстрелом не было ответствовано, власно так как бы они своим залпом всех до единого побили. Пруссаки, давши залп, не останавливаясь, продолжали наступать и, зарядивши на походе свои ружья и подошед еще ближе к нашим, дали по нашим порядочный другой залп всею своею первою линиею. Тогда мы еще больше удивились и не знали что делать, увидев, что с нашей стороны и на сей залп ни одним ружейным выстрелом ответствовано не было. — "Господи, помилуй! что это такое?" говорили мы, сошедшись между собою и смотря на сие позорище с своего отдаленного холма:- "живы ли уже наши, и что они делают? Неужели в живых никого не осталось?" Некоторые малодушные стали уже в самом деле заключать, что наших всех перебили. "Как можно, говорили они: — от двух таких жестоких залпов и в такой близости кому уцелеть?" Но глаза наши тому противное доказывали. Как скоро несколько продымилось, то могли мы еще явственно наш фрунт чрез пруссаков видеть; по отчего бы такое молчание происходило, того никто не мог провидеть. Некоторые из суеверных стариков помыслили уже, не заговорены ли у наших солдат уже ружья; но сие мнение от всех нас поднято было на смех, ибо оно было совсем нескладнейшее. Продолжая смотреть, увидели мы, что пруссаки и после сего залпа продолжали наступать далее, и на походе заряжали свои ружья, а зарядив оные и подошед гораздо еще ближе, дали по нашим третий преужасный и препорядочный залп. — "Ну! закричали мы тогда, теперь небойсь, в самом деле наших всех побили!" Но не успели мы сего выговорить, как к общему всех удовольствию увидели, что не все еще наши перебиты, но что много еще в живых осталось. Ибо не успели неприятели третий залп дать, как загорелся и с нашей стороны пушечный и ружейный огонь, и хотя не залпами, без порядка, но гораздо еще сильнее неприятельского. С сей минуты перестали уже и пруссаки стрелять залпами. Огонь сделался с обеих сторон беспрерывный ни на одну минуту, и мы не могли уже различить неприятельской стрельбы от нашей. Одни только пушечные выстрелы были отличны, а особливо из наших секретных шуваловских гаубиц, которые по особливому своему звуку и густому черному дыму могли мы явственно видеть и отличать от прочей пушечной стрельбы, которая, равно как и оружейная, сделалась с обеих сторон наижесточайшая и беспрерывная.