Гобелены грез - Роберта Джеллис

— Тебя хлебом не корми, дай посмеяться над немощным старцем. Ты же прекрасно понимаешь, что вовсе не это я имел в виду, — криво усмехнулся Тарстен. — Я думал, что действительно сумею оказать помощь — не тем, конечно, что стану указывать, где и когда дать сражение, а воодушевляя людей на бранный труд во имя веры и Родины, наполняя мужеством их сердца, призывая отомстить за зло, которое причинили нам захватчики, — Тарстен внезапно замолчал и сокрушенно покачал головой. — Это все гордыня, — вздохнул он. — Проклятая гордыня.

Если он заговорил о гордыне, следует ожидать жестокого самобичевания, подумал Хью, с трудом сдерживая дрожь в руках.

— Отец! — взмолился он. — Простите меня за то, что я смею вас поправлять, но вы неверно все истолковываете — мы недостаточно крепки в вере, но из этого не следует, что мы не понимаем важности и значимости вашей поддержки.

— Мы — это кто?

— Элбемарль, Пеперель, сэр Вальтер, я, конечно, тоже, — пожал плечами Хью. — Вы свято верите, что Господь Бог дал вам силы, чтобы свершить то, что Им задумано, и что Он будет поддерживать вас до тех пор, пока вы не выполните вашей миссии, но для нас это далеко не так очевидно. Когда мы смотрим на вас и видим… — глаза Хью наполнились слезами, а голос дрогнул, — видим над вами длань Господню… Я, может быть, больше всех остальных боюсь потерять вас, потому что люблю всем сердцем и нуждаюсь в вас сейчас так же, как тогда когда был совсем еще ребенком. Это, может быть, покажется вам блажью, но я всегда верил, что со мной не случится ничего дурного, пока у меня есть вы. Другие же опасаются, что миссия ваша потерпит крах. Простите мне мою смелость, не думали ли вы о том, что случится с нашей армией, если вы умрете на марше?

— Но я не умру! — воскликнул Тарстен, изумленный тем, что подобная кощунственная мысль могла прийти кому бы то ни было в голову. — Всевышний не допустит, разве только пожелает по каким-то неведомым нам причинам покарать нас, не позволив защитить страну. Но в этом случае кара Господня обрушится независимо от того, буду я жив или умру.

— Вот видите, вы непоколебимы в свой вере, — ответил, улыбаясь, Хью, — но вера сэра Вальтера, пусть тоже крепкая, все же гораздо слабее, а о вере Элбемарля и остальных, включая и мою, лучше вовсе умолчать. Отец мой, если вы поедете, то доставите им неисчислимое множество страданий — не тем, что будете путаться под ногами, мешая командовать армией, а тем, что им придется прислушиваться к каждому вздоху, вырвавшемуся из ваших уст, вздрагивая от ужаса каждый раз, когда колесо вашей кареты громыхнет на выбоине, трястись от страха над каждым ручейком — не дай Бог промочите ноги, бояться лишний шаг сделать, чтобы не утомить вас. Людям — вы сами не раз говорили это — Господь дал право выбора. И разве не может случиться, что наши предводители, желая облегчить вам путешествие, неверно изберут поле решающей битвы, и мы потерпим поражение, вместо того чтобы одержать победу?

Тарстен вскинул вверх свободную руку, затем позволил ей безвольно упасть на кровать.

— Да вижу я, вижу. И понимаю, почему все они смотрели на меня с такой признательностью, когда я заявил, что не поеду с армией, — он снова покачал головой и тихо рассмеялся. — Старый дурень, я ведь обиделся на них, за то что они отвергли меня.

Хью рассмеялся тоже. В голосе Тарстена не чувствовалось уже той горечи, с которой он говорил раньше. Молодой рыцарь знал, что архиепископ будет долго молиться, вымаливая у Бога прощение за свое тщеславие, но речь в данном случае шла скорее не о тщеславии, а о гордости и честолюбии, которые были органически присущи его натуре и которые казались ему греховными. Окрыленный сознанием, что ему удалось утешить названого отца и помочь ему справиться с собой, Хью в последний раз поцеловал руку, которую все еще держал в ладонях, лишь затем позволил ей упасть на постель.

— Мне пора возвращаться в лагерь, — сказал он. — Там заканчиваются последние приготовления, и армия вот-вот тронется в путь.

Хью склонил голову, ожидая благословения, но в эту секунду в душе его вновь всколыхнулся страх за жену и сына, и он попросил Тарстена помолиться за них тоже. Поскольку молодой рыцарь сумел вымолвить это недрогнувшим голосом, а голова его была уже опущена, так что лица не было видно, Тарстен, к счастью, не понял, что скрывается за этой просьбой. Архиепископ охотно благословил и заверил, что отнесется к просьбе с максимальным вниманием, и в мягком и кротком голосе прелата не прозвучало, к несказанному облегчению молодого рыцаря, особой озабоченности. Тарстен ласково погладил Хью по голове и, когда тот поднял ее, жестом предложил ему подняться на ноги. Затем он жестом показал ему склониться ниже, нежно поцеловал, попросил беречь себя и устало откинулся на подушки.

Дьякон, который тихонько стоял в углу комнаты, внимательно вслушиваясь в разговор, позже, когда они вышли в приемную, сказал Хью, улыбаясь, что видел чудо. Хью и сам чувствовал, что помог воцариться миру в душе названого отца, и надеялся, что сделал это во благо. Он сбросил с души и сердца один из камней, угнетавших их тяжким грузом, а через пять дней, когда армия, двигавшаяся на север по направлению к Аллертону, получила сообщение от высланной вперед разведки, что шотландские войска находятся едва ли не в нескольких милях от города, пришел черед и следующему камню.

Долгожданная весть молнией пронеслась по рядам пеших ратников, конница, не останавливаясь в городе, преодолела броском еще примерно милю по дороге на север и остановилась у небольшого голого холма, избранного предводителями в качестве командного пункта. Подтянувшиеся пехотинцы продвинулись на четверть мили дальше, обтекая холм с двух сторон. Когда передислокация была закончена, представилась возможность внимательно осмотреться на поле предстоявшего сражения. Открытое пространство, на котором расположилась армия, ограничивалось с флангов довольно густыми перелесками, холм делил ее на две неравные части — левое крыло оказалось примерно вдвое больше правого. Каждая из отдельных частей армии без суеты и спешки заняла надлежащее место, ибо заранее было обусловлено, что сэр Вильям примет на себя командование левым флангом, Элбемарль — центром, де Лэйси — правым крылом, а Пеперель — резервами. Сэр Вальтер поэтому, ни секунды не колеблясь, свернул налево, за ним последовал и Хью.

— Фланг шире, чем мне хотелось бы, — сказал сэр Вальтер, — но я надеюсь, что де Лэйси подбросит людей, да и главный удар примет на себя, я думаю, Элбемарль. Штандарт, конечно, поставят на холме, который под его защитой. Шотландцы, понятно, бросят главные силы на то, чтобы захватить столь ценный военный трофей.