Дух Зверя. Книга первая. Путь Змея - Анна Кладова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но как бы она ни любила своих детей, поняв намек брата, я с ужасом ждал того мига, когда она прозреет и увидит их облик, точнее, облик своей дочери. С Родима постепенно сошла чернота, и он стал выглядеть как любой прочий мальчик, только вот в глаза его смотреть было не сказать, что приятно: нечеловеческими были очи живорожденного духа. А вот Ниява … с каждым днем это дитя становилось все краше, и эта красота, я знал, должна была войти в силу, когда девочка достигнет зрелого возраста, и с каждым днем росло и утверждалось ее неумолимое сходство с Лисом. Да, да! Чудовище, что насиловало несчастную, обессиленную печатью Ольгу и отняло ее невинность, каким-то невероятным способом смогло посеять свое семя в ее лоне, что дало плод. Поняв это, я исполнился опасением за жизнь Ниявы и неприятием пополам со страхом к самой малышке. Разумом я сознавал, что невинное дитя не способно причинить мне вред, но слишком сильно было искушение найти в ней своего врага, пусть павшего, но все-таки ненавистного.
Ниява, прекрасный ангел, затмевающий свет солнца — дочь Лиса. Эта мысль до сих пор не дает мне покоя. Кто она? Я не могу ответить, поскольку, дожив до глубокой старости, не знаю, кто такой Лис.
Ольга прозрела на шестой год после родов, весною. Случилось это неожиданно, без какого-либо потрясения, а, возможно, потому, что вновь забеременела. Дети бегали по двору, гоняя огромного медведеподобного пса, я тесал доски, сидя в своей каталке, Дарим ладил их на обрешетку будущего амбара, а она тихонько сидела на крыльце и перебирала коренья. Брат сразу почувствовал, что случилось что-то неладное, подал мне знак, бросая инструмент в ящик, и буквально мгновение спустя мы услышали ее крик: истошный и пронзительный. Даримир бросился к ней, тут же попав под лавину упреков и обвинений.
— Почему? Почему ты не сказал мне? — шептала она, с ужасом и отвращением глядя на дочь, удивленно застывшую посреди игры. Родя вдруг нахмурился, смешно, по-детски, и взял сестру за руку, заслоняя ее.
— Как ты мог! Она же… она… как он! Она… его! О, Творец Всемогущий, за что?!
Очень редким для Змеи было подобное состояние — бесконтрольное эмоциональное безумие, как она это сама называла, но Дарим всегда умел вывести ее на поверхность, к свету и разуму. Вот и тогда его беззвучный голос услышал даже я.
“Неужели от этого ты станешь меньше любить свою дочь?”
— Но она… у нее его лицо. Как я могу, видя это каждый день…
“Это всего лишь оболочка, не более. Я ведь тоже похож на него”.
Она задрожала в руках мужа, такая маленькая и нежная в минуту своей слабости.
— Мне больно.
“Отпусти это. В тебе так много боли, нельзя держать ее в хрупком теле”.
Она, всхлипнув, вновь посмотрела на дочь, утирая набежавшие слезы. Дрожащие на веках соленые капли причиняли малышам боль, и Родя, не выдержав, опустился на землю, обхватив ручонками голову. Ниява, бледная до синевы, продолжала смотреть на мать. Они все понимали, я это видел, только не знали причины немилости. А может и знали, я того не ведаю, только вот ни единая слеза не скатилась по их пухлым щечкам, покуда Ольга не опустилась перед девочкой на колени и не произнесла, молитвенно сложив руки:
— Прости меня, Ниява. Прости, доченька…
Девочка подошла к матери и прижала к груди склоненную голову, поцеловав Ольгу в непокрытое темя. Только тогда из белых глаз потекли слезы. Родя всхлипывал, пряча личико в густую шерсть вылизывающей его псины.
“Твоя боль причиняет страдания твоим детям. Отчего так?”
— Мама — источник, горькая вода сжигает горло, — слегка картавя, ответила Ниява за мать, — отравленная вода убивает.
Этот случай дал мне много пищи для размышлений. Суть каждого становилась ясна. Великий дух подсознательно окружал себя теми людьми, что давали ему возможность не только выживать, но и развиваться. А если кого-то не хватало, Змей порождал их. Изначально показавшаяся дикой, эта догадка со временем подтвердилась. Но не эта мысль волновала меня в тот момент. “Я ведь тоже похож на него?” Что это? Очередное безумие шептуна-двоедушца? Чем? Как? Я был потрясен словами своего младшего брата. Но — главное и самое страшное, — что я узрел их сходство. И это встряхнуло мое сознание, а недоверчивый ум тут же принялся искать подтверждения тому, что враг вновь рядом, и привычный мне образ Даримира, белокурого худощавого парня с наивными глазами, растворился, открыв облик иного человека: сильного, здорового, спокойного, мужественного и … опасного. Не внешним было сходство, но внутренним. Единый дух связывал их незримой нитью, наполнял общую суть, питал жизнь своею силой. И потому чудилось мне, что стоит тронуть какую-то струну, перестроить лады, чуть-чуть повысить звучание ноты, и Дарим станет Лисом — жестоким, кровожадным зверем, чудовищем из глухой чащи, без эмоций, без морали, без души, — а не заботливым отцом и любящим мужем… я бы даже сказал, чрезвычайно любящим. Он весь был в этом чувстве к Ольге. Не получая ни капли в ответ, он обожал ее всю, вплоть до дурацкой привычки везде и во всем перечить мужу, да язвить не в меру. Однажды в пылу ссоры я назвал его рохлей и мягкотелым идиотом, на что он ответил мне весьма красноречивым взглядом и жестами добавил:
“Я знаю, как урезонить ей гордыню, когда того требуют обстоятельства. Зачем же распыляться по мелочам? Рохля? И что с того, что без нее мне нет жизни? Это ты мне ставишь в укор? Дурень, сам ты хоть когда-нибудь любил
