Столпы Земли - Кен Фоллетт

Джек изумился. Женщина? Читает книгу? В лесу? Единственными людьми, которые читали книги, были монахи, да и среди них мало кто читал что-нибудь, кроме Библии. Да и книга-то эта была необычная — гораздо меньше, чем хранившиеся в монастырской библиотеке фолианты, словно ее специально изготовили для женщины или для кого-то, кто хотел постоянно носить ее с собой. Джек был так удивлен, что даже позабыл о своей робости. Он вылез из кустов на полянку и проговорил:

— Что ты читаешь?

Алина подскочила и уставилась на него полными ужаса глазами. Джек понял, что напугал ее. Он почувствовал себя страшно неуклюжим и уже подумал, что снова все сделал не так, как надо. Ее правая рука скользнула под левый рукав. Мгновение спустя Алина его узнала, и ее страх моментально прошел. Она казалась спокойной и — к досаде Джека — слегка раздраженной. Он видел, что Алина не рада его приходу, и уже готов был повернуться и скрыться в лесу, но когда еще у него будет возможность заговорить с ней? И он продолжал стоять под ее весьма недружелюбным взглядом.

— Извини, я испугал тебя, — пробормотал он.

— Вовсе ты меня не испугал, — тут же возразила Алина.

Джек знал, что это была неправда, но спорить не собирался.

— Что ты читаешь? — повторил он свой вопрос.

Она бросила взгляд на лежащий на коленях томик, и выражение ее лица снова изменилось: теперь она казалась задумчивой и грустной.

— Эту книгу мне привез отец из своей последней поездки в Нормандию. А через несколько дней его бросили в темницу…

Джек придвинулся чуть ближе и посмотрел на открытую страницу.

— На французском! — воскликнул он.

— А ты откуда знаешь? — изумилась Алина. — Ты что, умеешь читать?

— Да… но я думал, что книги бывают только на латыни.

— Почти все. Но это совсем другая книжка, поэма, и называется «Роман об Александре».

«Я говорю с ней! — с восторгом думал Джек. — Как чудесно! Но что бы такое еще сказать? Надо поддержать разговор».

— Гм… да-а… — Он лихорадочно соображал, о чем бы еще спросить Алину. — А про что она?

— В ней рассказывается о короле, которого звали Александр Великий, и о том, как он завоевывал сказочные земли Востока, где драгоценные камни растут, как виноград, и растения разговаривают.

— Как же они разговаривают? У них есть рты?

— Об этом здесь ничего не говорится.

— Как ты думаешь, это правда?

Она взглянула на него с интересом, и он смущенно уставился в ее прекрасные глаза.

— Не знаю, — сказала Алина. — Я всегда пытаюсь разобраться, что в книге правда, а что вымысел. А большинство людей не обращают на это внимания — им просто нравятся разные истории.

— Кроме священников. Они считают, что в Священном Писании ничего не выдумано.

— Что ж, наверное, они правы.

Но к библейским историям Джек относился с некоторым скептицизмом, как, впрочем, и ко всем остальным, однако его мать, которая привила ему этот скептицизм, научила его также быть сдержанным, так что спорить он не стал. Джек изо всех сил старался не смотреть на грудь Алины: он знал, что, если только скосит глаза, она сразу это заметит.

— А я знаю много историй, — сказал он, чтобы хоть как-то поддержать разговор. — Например, «Песнь о Роланде» и «Паломничество Уильяма Оранского»…

— Что значит «знаю»? — перебила Алина.

— Ну, могу их рассказать.

— Как жонглер?[14]

— А кто такой жонглер?

— Ну, человек, который ходит по разным городам и рассказывает истории. Еще таких людей называют менестрелями.

— Впервые слышу о таких людях, — искренне удивился Джек.

— Во Франции их полным-полно. Когда я была маленькой, отец брал меня с собой за моря. Мне очень нравились менестрели.

— А что они делают? Просто стоят посреди улицы и говорят?

— Всяко бывает. Они приходят во дворцы знатных лордов в дни праздников, выступают на рынках и ярмарках, развлекают паломников возле церквей… Некоторые бароны иногда даже заводят своих собственных менестрелей.

Джеку в голову пришла мысль, что он не просто разговаривает с ней, а ведет беседу на такую тему, на которую не смог бы говорить ни с одной другой девушкой Кингсбриджа. Он да Алина были единственными в городе людьми — если, конечно, не считать его матери, — которые знали о французских романтических поэмах. У них был общий интерес! Эта мысль так его взволновала, что он забыл, о чем шла речь, и почувствовал себя смущенным и глупым.

К счастью, Алина продолжала:

— Обычно во время выступлений менестрель подыгрывает себе на струнах. Когда он рассказывает о битвах, он играет быстро и громко, когда говорит о влюбленных, мелодия становится медленной и нежной, а когда о чем-нибудь забавном — порывистой и веселой.

Эта идея понравилась Джеку: музыкальное сопровождение, должно быть, делает восприятие поэмы значительно глубже.

— Я бы тоже хотел научиться играть на струнах, — вздохнул он.

— А ты правда умеешь рассказывать поэмы? — недоверчиво спросила Алина.

Джек с трудом верил, что она действительно проявляет к нему интерес и даже задает вопросы о нем самом! А оживленное ее лицо казалось еще прелестнее.

— Меня научила моя мать, — сказал он. — Когда-то мы жили с ней в лесу, в полном одиночестве. И она все время рассказывала мне эти истории.

— Но как же ты смог их запомнить? Ведь некоторые из них такие длинные, что нескольких дней не хватит рассказать их.

— Не знаю. Это как дорога в лесу. Ведь ты же не запоминаешь каждый кустик, а просто идешь от какого-то одного места до другого. — Он вновь заглянул в ее книгу и чему-то страшно удивился. Сев рядом с Алиной на траву, Джек посмотрел на текст более внимательно. — Это совсем другие стихи, — задумчиво проговорил он.

— То есть? — Она явно не понимала, что он имел в виду.

— Эти рифмы лучше. В «Песне о Роланде» слово «меч» рифмуется со словами «конь», или «потеря», или «держава». В твоей же книге «меч» рифмуется со словами «сечь», или «с плеч», или «лечь». Здесь совершенно другой способ стихосложения. Эти рифмы лучше, гораздо лучше. Они просто великолепны!

— А не мог бы ты… — Алина замялась. — Не мог бы рассказать мне кусочек из «Песни о Роланде»?

Джек немного отодвинулся, чтобы лучше видеть ее. От пристального взгляда Алины и жгучего интереса, горевшего в ее волшебных глазах, у него перехватило дыхание. Страшно волнуясь, он сглотнул слюну и начал:

Король французский Карл ВеликийВ Испании долгих семь лет воевал.Долины и горы ему покорились,В прах рассыпались пред ним бастионы,Градов цветущих рушились стены,И лишь Сарагоса в горах ИберийскихГордой главы своей не склонила.Правитель ее — славный царь мавританский,Что Аполлону, эллинскому богу,Жертвы приносит, а служит Аллаху.А имя его — Марцелл Сарацин.

Джек сделал паузу, и Алина восторженно закричала:

— Ты знаешь! Ты действительно умеешь их рассказывать! Ну прямо как менестрель!

— Так ты теперь видишь, что я имел в виду, говоря про рифмы в твоей книге?

— Да, но эта поэма мне все равно нравится. — Ее глаза сверкали от восхищения. — А расскажи еще…

Джек почувствовал такой прилив счастья, что у него даже затряслись колени.

— Ну… если тебе хочется, — чуть слышно пробормотал он и, посмотрев ей в глаза, начал следующий стих.

II

В день летнего солнцестояния жители Кингсбриджа отмечали веселый праздник Середины Лета, который начинался с игры, называвшейся «ответь-мне-хлеб». Как и многие другие игры, она была связана со старинными поверьями, что заставляло Филипа чувствовать себя немного неловко. Однако, если бы он попытался отменить все уходящие в язычество обряды, ему пришлось бы запретить половину народных традиций, а это было вряд ли возможно, так что к таким вещам он относился со сдержанной терпимостью.

На лужайке в западной части монастыря монахи установили столы, и помощники повара уже тащили к ним дымящиеся котелки. Поскольку хозяином Кингсбриджа являлся приор, то по большим праздникам он устраивал угощение для всех жителей города. Организовывая подобные застолья, Филип старался быть щедрым в еде и скупым в питье, поэтому гостям подали лишь слабое пиво и ни капли вина. Тем не менее в Кингсбридже жили пять-шесть неисправимых пьяниц, которые каждый праздник умудрялись напиться до бесчувствия.

За столом Филипа сидели наиболее уважаемые горожане: Том Строитель с семьей, старшие мастера-ремесленники (среди них был и сын Тома Альфред), а также все купцы, включая Алину. Отсутствовал только еврей Малачи, который должен был присоединиться к гостям позже, после молитвы.