ДНЕВНИКИ - Александр Шмеман

Среда, 23 мая 1979

День у Солженицына. Приехал туда, выехав в 5 утра, около 10 часов утра. Сначала кофе (без Солженицына, он уже в своем "затворе" на пруде внизу) – с Алей и Катей, Никитой и – первое знакомство – с А. Гинзбургом. Потом часовой разговор с Солженицыным, затем – втроем – с Никитой. Общее впечатление (подтвержденное в дальнейшем и Никитой)…

Пятница, 25 мая 1979

…Общее впечатление от "самого" – что он, так сказать, "устоялся", устоялся, во всяком случае, на "данном этапе" своей жизни, что он знает, что он хочет написать и сделать, "овладел" темой и т.д. Отсюда – вежливое равнодушие к другим мнениям, отсутствие интереса, любопытства. Он отвел мне время для личного – с глазу на глаз – разговора. Но разговор был "ни о чем". Дружелюбный, но ему, очевидно, ненужный. Он уже нашел свою линию ("наша линия"), свои – и вопрос (о революции, о России), и ответ. Этот ответ он разрабатывает в романе, а другие должны "подтверждать" его "исследованиями" (ИНРИ1). Элементы этого ответа, как я вижу: Россия не приняла большевизма и сопротивлялась ему (пересмотр всех объяснений Гражданской войны). Она была им "завоевана" извне, но осталась в "ядре" своем здоровой (ср. крестьянские писатели, их "подъем" сейчас). Победе большевизма помогли отошедшие от "сути" России – власть (Петр Великий, Петербург, Империя) и интеллигенция: "Милюковы" и "керенские", главная вина которых тоже в их "западничестве". Большевизм был заговором против русского народа. Никакие западные идеи и "ценности" ("права", "свобода", "демократия" и т.д.) к России не подходят и неприменимы. Западное "добро" – не русское добро: в непонимании этого преступление безродных "диссидентов". Таким образом, он пишет – в страшном, сверхчеловеческом напряжении… И весь вопрос в том, кто кого "победит" – он тезис (как Толстой в "Войне и мире", романе тоже ведь с тезисом) или тезис – его. В том-то, однако, и все дело, что "тезис" ему абсолютно необходим, ибо им живет его писательский подвиг, а вместе с тем опасен для "писателя" в нем. Это – вечная "gamble"2 русской литературы. Без "тезиса" ее просто не было бы, но она есть как удача, как литература, лишь в ту меру, в какую она этот "тезис" или, вернее, полную от него зависимость – преодолевает… (Мимоходом: это приложимо и к Набокову: его "те-

1 "Исследования новейшей русской истории" – серия исторических трудов, основанная А.И. Солженицыным.

2 азартная игра, рискованное предприятие (англ.).

463

зис" – в страстном отрицании "тезиса", в защите искусства как "шаманства", его выражение в письме к Вильсону. И, однако, именно этот антитезисный тезис мешает ему стать великим русским писателем, делает все его творчество своего рода карикатурой на русскую литературу…) По-видимому, свободен от этого конфликта "писатель – тезис" один лишь Пушкин. И также – во всех своих взлетах – русская поэзия.

Вторник, 29 мая 1979

Длинный week-end: Memorial Day. Работал над "Church, World, Mission", со страшной скукой, ибо нет большей пытки, чем эта работа со своими давно написанными, давно забытыми опусами. Эти последние кажутся совершенно ненужными и скучными. Писал также скрипты.

В воскресенье ездили в Wappingers. Служил.

Завтра – отдание Пасхи и завтрак с Максимовым и Эрнстом Неизвестным.

Усталость от этого длинного и трудного года. Хочется в Labelle… Еще десять дней.

Пятница, 1 июня 1979

В среду завтрак с Максимовым и Неизвестным в маленьком ресторанчике. На этот раз Максимов мне очень понравился.

Отдание Пасхи, Вознесение… Все "ответы" тут, но не слышат их, прежде всего, сами церковники. Доказательством тому два длиннейших разговора вчера, один с J.E. об отвратительной по мелочности вражде между двумя "женами": Н.Е. и N.L. Второй с Верховским, "обличающим" меня за то, что я якобы отрицаю богословие – "доктрину", по его выражению, – во имя "радости".

Вчера на ужине [директоров] Spence School. Пятая авеню, и все как один из финансового мира – банкиры, investors, tax lawyers1 . Но как люди они мне симпатичнее византологов и вообще академиков. Эти живут самоутверждением, страхом, табелью о рангах. А финансисты по-человечески – скромнее, ничего из себя не корчат. Их успехи – осязательны и потому без неврастении и, главное, без мук самолюбия.

Воскресенье, 3 июня 1979

Верховской обвиняет меня в том, что я проповедую не "доктрину", а "радость и мир". Но я не знаю, искренне не знаю, чем, кроме радости – о Боге, о Христе, о вознесении на небо (все эти дни кондак, любимейший из всех: "…никакоже отлучался, но пребывая неотступный, и вопия любящим Тя: Аз семь с вами и никтоже на вы") – перешибить, преодолеть, победить эту дьявольскую мелочность и "болотце" жизни…

Папа в Польше… Нет, с религиозным национализмом не так просто, как кажется, обстоит дело…

1 инвесторы, адвокаты по налоговым делам (англ.).

464

Протесты против религиозной диктатуры в Иране. На что они рассчитывали? На демократию под исламом? Чтобы Ислам гарантировал свободу? Миром владеют страсти. Это не очень оригинальное открытие, но, когда почувствуешь силу и иррациональность этих страстей, делается по-новому страшно.

Остаются несомненные радости: старый попугай у Осоргиных, доверчиво склоняющий голову, чтобы я ему хорошенько почесал "загривок".

Вторник, 5 июня 1979

Усталость, отвращение, уныние после целодневного – вчера – обсуждения и разбирательства семейных дрязг в семинарии. И все это среди людей, все время говорящих о Православии, о "community" и убежденных, что они служат Богу… Проснулся сегодня от ужаса: сейчас, сегодня предстоит во все это снова погружаться… (пишу это до ухода в семинарию).

Папа в Польше. Замечательная проповедь в день Пятидесятницы. Радость за него и за Польшу. Но мысль: будет ли это началом чего-то внутри католичества или эмоциональным взрывом без продолжения?

Среда, 6 июня 1979

Последние дни до отъезда в Labelle (на Троицу после службы). И, как всегда в эти дни, любое дело становится чудовищно трудным, непосильным.

Тридцать пять лет сегодня со дня высадки в Нормандии в 1944 году. Два лета – 1940 и 1944 – незабываемы по своей солнечности, лучезарности. И как мы были беспечны.

Суббота, 23 июня 1979

Одиннадцать чудных, "благодатных" дней в Labelle. Прогулки по любимым дорогам через любимые поля и леса. Лабель – с каждым годом – все большая радость. Работал, как не работал всю зиму. Написал целых шестьдесят страниц (!) – лекции к предстоящему в семинарии, на следующей неделе, "институту", посвященному смерти.

Беспокойство с Л. – в понедельник она едет на check-up1 в Балтимор.

Сегодня вернулись в Нью-Йорк. Слава Богу, прохладно, хотя и солнечно.

Четверг, 28 июня 1979

Всю неделю – семинар о смерти, погребении и т.д. Читаешь лекции (с вдохновением, от души, убежденно), слушаешь, обсуждаешь – и все сильнее внутренний вопрос: ну, а ты сам? А твоя смерть? Как обстоят с нею дела?

Медицинский осмотр Л.: слава Богу, все в порядке, все хорошо. Последние две недели жили под этой "сенью".

1 медицинский осмотр (англ.).

465

Вчера завтрак с о. К. Фотиевым [в Нью-Йорке]. Ослепительный солнечный день, несусветные толпы туристов. Несмотря на все (отсутствие бензина, кризис за кризисом), живучесть этого "праздника жизни".

Кончил Berger'a "The Heretical Imperative"1 . Тоже требует раздумья. Особенно его утверждение, что для христианского богословия тема сейчас – не встреча христианства с modernity2 , а встреча с другими религиозными установками, и в первую очередь с Индией, с религией не встречи с Богом как Другим к Личным, а как "глубиной внутреннего"… Не знаю. Надо подумать. Подумать, прежде всего, над тем, что значит, что может означать такая встреча.

Понедельник, 13 августа 1979

В Крествуде, куда приехал (выехав из Лабель в четыре часа утра) на… похороны Флоровского! Сегодня вечером, в Трентоне (Нью-Джерси). Без года двадцать пять лет прошло с нашего разрыва в 1955 году. С тех пор видел его – именно и только видел – раза три, не больше. В последний раз в прошлом году на сорокалетнем юбилее семинарии: мы молча, "по-поповски", то есть "в плечико", – облобызались… В какой-то из его юбилеев – семидесятипятилетие в 1968 году? – писал ему, призывая все забыть dans la douce pitie de Dieu3 . Ответа не получил. По слухам, он остался "непримирим" до конца. Правя сегодня, сквозь ночь и туман, из Лабель на аэродром, пытался восстановить в памяти всю эту трагедию. Но бросил. Знаю только, что сыграл он в моей жизни большую – и положительную, и отрицательную – роль. Но это все "частное" и "личное". А о месте его в истории Православия говорить и писать еще рано…

В тот же день, в субботу, узнал о смерти В.В.Вейдле. Теперь, значит, нет у меня в мире этом ни одного из учивших меня. И, как я писал вчера Никите, наше поколение, по слову Тютчева, "на роковой стоит очереди…"4.