Путешествие вокруг света - Георг Форстер

С нижнего конца этой полукруглой дощечки свисает нечто вроде передника. Он состоит из 10—12 параллельно расположенных шнуров, на которые нанизаны маленькие кусочки перламутра, каждый длиной 1,5 дюйма; эти кусочки с двух концов просверлены и соединены друг с другом при помощи кокосовых волокон. Все шнуры имеют одинаковую длину, но из-за полукруглой формы дощечки крайние оказываются выше средних, а раз они не достают так низко, то передник внизу оказывается уже, чем наверху. К концу каждого такого шнура привязана еще нитка с нанизанными на нее раковинами улитки, а иногда и с европейскими бусами; с двух верхних концов дощечки по каждой стороне передника опускается также длинный круглый хвост из зеленых и желтых перьев, что делает все одеяние особенно нарядным. Вся эта странная декорация укрепляется на голове скорбящего с помощью двух крепких шнуров, которые приделываются к двум раковинам посредине дощечки, так что просто свисает вниз. Передник покрывает грудь и нижнюю часть тела, дощечка находится на уровне шеи и плеч, а первая пара раковин приходится как раз напротив лица. В одной из них проделано небольшое отверстие, чтобы скорбящий мог смотреть. Самые крайние раковины вместе с окружающими их длинными перьями поднимаются над головой человека, который носит этот наряд, по меньшей мере на 2 фута.

Не менее странно выглядят и остальные части этого одеяния. Скорбящий носит циновку или кусок материи, в середине которых, по местному обычаю, делается дыра, куда просовывают голову. Поверх нее он надевает еще одну такую же, но передняя ее часть свисает почти до ступней, и на ней рядами укреплены кусочки кокосовой скорлупы. Эта одежда подвязывается вокруг бедер с помощью круглого пояса из перекрученной коричневой и белой ткани. На спину ниспадает плащ, сплетенный в виде сетки, к нему прочно прикреплены большие голубые перья. На голову надевается коричнево-желтый тюрбан, скрепленный множеством шнуров, сплетенных из коричневой и желтой ткани. С тюрбана на шею и плечи свисает сзади широкая полоса из параллельных полос попеременно коричневой, желтой и белой материи, чтобы фигура человека была как можно меньше видна.

Обычно сей удивительный наряд должен носить ближайший родственник умершего, причем в одной руке он держит несколько больших перламутровых скорлуп, которыми то и дело щелкает, в другой же руке — палку, усеянную акульими зубами. Этой палкой он наносит удары каждому, кто случайно ему повстречается.

Как возник столь странный обычай, сказать не берусь. Мне представляется, все назначение его в том, чтобы нагнать страху. Во всяком случае, сей фантастический наряд так напоминает зловещий облик, какой приписывают наши любители небылиц призракам и ночным привидениям, что, по-моему, за этим всем кроется, скорее всего, дурацкое суеверие. Возможно, закутанный таким манером скорбящий изображает дух умершего, который требует от своих оставшихся родственников стенаний и слез и потому ранит их акульими зубами. У такого непросвещенного народа, как таитяне, вполне возможны подобные представления, сколь ни вздорны они сами по себе. Но, конечно, наверняка трудно сказать, насколько истинно такое предположение; от туземцев же, сколько мы их ни расспрашивали, не удалось узнать ничего достоверного о смысле сего обычая. Правда, они описали нам всю траурную церемонию и сказали, как называются отдельные части одеяния, но п о ч е м у все делается так, а не иначе, об этом мы просто не смогли спросить достаточно ясно.

Самое странное мы узнали от Махеине, а именно: когда умирает мужчина, его жена устраивает траурную церемонию, если же умирает женщина, муж должен изобразить подобное пугало. Когда мы вернулись в Англию, любители заморских диковин проявили такой интерес к этим траурным нарядам, что за один из них некий матрос получил 25 гиней!

Разумеется, таитяне любопытством не уступали цивилизованным народам. Едва Махеине успел раструбить повсюду о своих приключениях и показал привезенные заморские сокровища, как знатные люди стали приставать к нам, выпрашивали диковины с Тонгатабу, Ваиху [о-в Пасхи] и Вайтаху [Тахуата][416]. Они меняли на эти мелочи продовольствие и другие свои вещи охотнее, чем на самые полезные европейские товары. Желаннее всего были для них украшенные перьями головные уборы с двух последних островов, а также корзины и раскрашенные материи с первого; они высоко ценили даже циновки с Тонгатабу, которые, в сущности, ничем не отличались от их собственных. Наши матросы пользовались этим и частенько их обманывали, продавая под другим названием циновки, изготовленные либо здесь, либо, в лучшем случае, на других островах Общества. Как видно, между народами, особенно теми, что не назовешь совсем нецивилизованными, можно найти немало сходства.

Это сходство еще более явственно проявлялось в жадности, с какой они слушали рассказы своего молодого земляка о его путешествиях. Где бы ни появлялся Махеине, вокруг него сразу собиралась толпа. Особенно его ценили люди постарше и более знатные; даже члены королевской семьи добивались его общества. Помимо удовольствия послушать его они надеялись получить от Махеине и кое-какие ценные подарки, которые к тому же обходились им обычно не дороже чем в несколько добрых слов. Короче говоря, он проводил время на берегу в полное свое удовольствие, так что мы почти не видели его на борту, за исключением тех случаев, когда он приходил что-нибудь попросить или показать корабль своим знакомым, а также представить их капитану или кому-либо из нас.

Рассказы его казались слушателям до того удивительными, что нередко они считали нужным обратиться за подтверждением к нам. Окаменелый дождь, твердые белые скалы, горы, которые превращаются в пресную воду, бесконечный день в краях, близких к полюсу,— даже мы не могли до конца убедить их, что все это не выдумки. Они скорее готовы были поверить, что в Новой Зеландии есть людоеды, хоть и не могли слушать об этом без ужаса и содрогания.

Однажды Махеине привел на корабль целую группу людей; они пришли с единственной целью: посмотреть на голову новозеландского юноши, которую господин Пикерсгилл хранил в спирте. Ее показали им при мне, и меня удивило, что для этой головы у них нашлось готовое название. Они назвали ее те-тае-аи, что, видимо, значило нечто вроде «пожиратель людей». Расспросив наиболее знатных и толковых людей, я узнал о существовании у них древней легенды, будто в незапамятные времена на острове водились людоеды; это были очень сильные люди, губившие множество здешних жителей, но они все давно вымерли. О-Маи, с которым я говорил на эту тему после нашего возвращения в Англию, в самых решительных выражениях подтвердил эти рассказы своих земляков. Мне кажется, все это связано с древней историей Таити. Дело, думается, не в том, что когда-то в древние времена несколько каннибалов просто случайно высадились на остров и наводили бесчинствами страх на жителей. Я скорее полагаю, что к этой традиции восходит первоначальное состояние всего народа, то есть что все таитяне были некогда людоедами, прежде чем благодатные свойства этой земли, особенно изобилие хороших съестных припасов, не сделали их более цивилизованными. Как это ни покажется странным, но несомненно, что почти все народы в древнейшие времена были каннибалами. На Таити до сих пор заметны следы этого. Во время своего первого путешествия капитан Кук увидел здесь в одном доме пятнадцать свежевыставленных челюстей[417]. Не был ли это знак победы над врагами?