Русь. Том I - Пантелеймон Романов

Петруша хмуро поглядывал вперед, не обнаруживая никакого оживления.

Сзади всех поспевал Леонидыч на своих разутых тонких ногах, со штанами, завязанными внизу веревочками.

— Только уж, пожалуйста, не горячитесь, — сказал Федюков, несколько времени недоброжелательно смотревший на Авенира, — с вами не дай бог ходить, лупит всегда, не глядя. Прошлый раз чуть меня не ухлопал из этого своего шомпольного урода.

— А вы не подвертывайтесь, — отвечал Авенир, — это вам не Невский проспект.

— Здравствуйте… к вам никто и не думал подвертываться, вы сами всегда выскакиваете, откуда вас и не ждешь.

Авенир не слушал и загоревшимися глазами пробегал по болоту, как бы боясь, чтобы дичь не слетела откуда-нибудь прежде, чем они подойдут.

Шагах в пятидесяти от болота все остановились, сняли ружья, осмотрели курки, а Леонидыч присел на одно колено и натянул всей силой руки огромный курок, вынул из-под него войлок и, достав из пузырька пистон, положил его на капсюль.

Все, невольно раздавшись в обе стороны, чтобы не стоять против ствола, с некоторой тревогой следили за этой операцией. Потом, потолковав, кому куда направиться и где стать, начали расходиться.

Франта спустили с цепочки, и он ринулся вперед, разбрызгивая выжимавшуюся из-под ног болотистую воду. И только хлопали, поднимаясь и опускаясь, его уши.

Авенир, шедший сначала шагом, не вытерпел и со снятым ружьем бросился тоже бежать в сторону от Франта, оглядываясь на него, как бы желая поспеть наперерез дичи, если он ее спугнет.

— Ну, вот возьмите его, черта! — крикнул Федюков и, остановившись, с досадой хлопнул себя по карману. — И вот так каждый раз!

Едва шляпа Авенира с поднятыми выше головы стволами ружья скрылась за кустами, как сейчас же раздались выстрелы. Хмурый и сонный Петруша вдруг тоже не выдержал и ринулся к болоту. Из кустов показалась растерянная фигура Авенира, он, махая в бешеном нетерпении руками, кричал:

— Идите же скорее! Что вы как старые бабы! Полно болото уток! — И опять забухали выстрелы, и кусты заволоклись дымом.

— Все распугает! — сказал, плюнув, Федюков и тоже побежал, а за ним остальные. И все чувствовали, что, благодаря неумеренной воспламеняемости Авенира, пропала солидность и серьезность охоты: как мальчишки, бегут бегом к болоту. А иначе было нельзя, потому что Авенир разгонит всю дичь, и ничего не останется.

Собака сразу напала на два выводка, и молодые утки, еще плохо летавшие, перепархивали по воде, прятались под листья, под кусты. А над болотом стоял грохот выстрелов, и то и дело кричал Авенир, который, казалось, был вне себя. Даже Федюков сбросил с себя свою обычную раздраженность и оказался уже без штанов, чтобы удобнее было лазать в воду. Он бросался каждый раз в ту сторону, откуда слышались наиболее частые выстрелы, и палил, не глядя, по кустам, так что один раз чуть не угодил в Авенира.

Петруша, увидев большое количество уток, вдруг озверел. Он бросил заграничное ружье и, попросив у Леонидыча его пушку, стал бухать из нее, сотрясая всю окрестность.

После каждого выстрела, держа шомпол в зубах, — что придавало ему особенно зверский вид, — засыпал целую горсть пороха и с остервенением, молча, пускал огромный заряд, разбивая вдребезги утенка, если он подвертывался ему на близком расстоянии.

Валентин не принимал участия в охоте. Он, стоя на возвышенном месте, только следил за боем, оглядываясь туда, где особенно часто бухали выстрелы.

— Петруша хорошо стреляет, — сказал он пробегавшему мимо него Авениру, но тот уже потерял способность слышать и понимать.

— Вот она, матушка, шомпольная-то! — кричал он после каждого удачного выстрела, похлопывая по стволам ружья.

Леонидыч, уже весь мокрый, в облипших полосатых холстинных штанах, то и дело лазал в болоте и, балансируя руками, доставал подстреленных уток.

У Федюкова от торопливости застряли в затворе патроны, и он плевал, проклинал кого-то и не мог вытащить, что Авениру доставляло неизъяснимое удовольствие.

— У нас ничего не застрянет! — кричал он, заряжая и хлопая по кустам из своей двустволки. — А то навертели туда всяких машинок, да сами же в них и путаются. Так-то лучше, по крайней мере, людей не перестреляете.

Но если на время миновала опасность быть подстреленным Федюковым благодаря его задержке с ружьем, то теперь она еще больше возросла благодаря тому, что Петруша остервенился, как сказал про него Леонидыч. Это его новое состояние выражалось в том, что он зверски, ни на кого не глядя, палил из своей пушки, грозя ежеминутно каждому снести голову.

Александр Павлович все время только тревожно покрикивал на Франта, который шаркал по водяному лопушнику, выпрыгивая иногда из него на голос хозяина. И только взмахивались уши, и на секунду мелькала из травы его удивленная фигура с поднятыми передними лапами и с выражением вопроса на окрик хозяина.

Потом перешли на другое болото. И опять Авенир не выдержал, и, как только раздался лай Франта, он бросился туда бегом и начал палить. И опять пришлось бежать туда рысью. А сзади всех поспевал Федюков без штанов, со снятым ружьем в руке, благодаря чему они были похожи не на охотников, а на каких-то бандитов, которые гоняются за своими жертвами с целью не выпустить ни одной из своих рук.

Два мужика, пахавшие на бугре, раза два останавливали своих лошаденок и поглядывали на болото, потом, молча переглянувшись, принимались опять пахать.

Все болото, поросшее круглыми плавучими листами и окруженное кудрявым ивняком, было затянуто дымом, из которого то здесь, то там неожиданно вырывался огненный язык и громыхала Петрушина пушка.

Даже Леонидыч, сам не одобрявший легких зарядов, после одного оглушившего его выстрела покрутил головой и сказал:

— Уж вы дюже здорово, как бы не треснуло ружьишко-то.

Петруша только молча посмотрел на ружье, держа шомпол за середину в зубах, и ничего не сказал.

Когда стали подсчитывать уток, то оказалось, что больше всех убил Александр Павлович, потом Петруша, потом Авенир. Но у Петруши были не утки, а клочья из перьев и кровавого мяса. Леонидыч, сидя на корточках и дрожа мелкой дрожью, с сомнением переворачивая их на траве, только сказал:

— Брало очень здорово.

— Ничего, — сказал Петруша, начавший остывать, — зато ни одна не ушла.

— Куда ж тут уйтить? — сказал Леонидыч.

Федюков убил меньше всех, но он уверял, что из десяти убитых им уток он находил едва одну или две. И все рассказывал, как он стрелял, как на него налетели сразу две утки на чистом месте, он обеих убил, и они должны были упасть тут же за кустом, но куда-то пропали, как сквозь землю провалились.

— Полетели завещание писать, — сказал Авенир. — У нас вот ни одна не пропадала, вот вам и шомпольное.

— Да, еще бы вы бегали побольше. У всех дичь из-под рук вырываете.

Авенир оглянулся на Федюкова и торжественно посмотрел на него, сидевшего на корточках без штанов.

— Если бы я был ремесленником, без огня в крови, я бы ходил спокойно, но ремесленником я никогда не был, — сказал он. — Во мне есть огонь, который погаснет только с моей смертью. — Потом, посмотрев на лежавших на траве уток, он прибавил уже другим тоном: — Вот это охота. Это не по-заграничному, где на ручных кроликов охотятся. Голубчики, пойдемте еще куда-нибудь.

— И этих не поедите, — сказал недовольно Федюков.

— Федюков! Вам чуждо всякое вдохновенье, вы, простите меня, какой-то материалист, и больше ничего. Это еще что… мы, бывало, воз целый налупим, а все бьем, — прибавил он, обращаясь уже к Валентину, — потому что тут одушевление, огонь, а не расчет.

— Верно, верно, голубчик, — сказал, улыбаясь и помаргивая, Александр Павлович.

— Жалко, что вот дичь стала переводиться, а то бы я тебе показал, Валентин, что такое настоящая охота, — прибавил Авенир, не слушая Александра Павловича и обращаясь к Валентину.

— Нет, и это хорошо, — сказал Валентин, — тебе вот так-то денька три поохотиться — все выведешь.

— А как же? Я, брат, иначе не могу.

Так как время было к обеду, а охота уже кончилась, то решили, по предложению Александра Павловича, что закусывать тут не стоит, а идти лучше домой. Поэтому выпили только по рюмочке рябиновой, понюхали корочку хлебца, чтобы растравить аппетит для обеда, и присели немного, чтобы дать отдохнуть ногам.

— Лучше охоты ничего на свете нет, — сказал Авенир, — все забываешь: события, так события, черт с ними! Правда, Валентин?

— Правда, — сказал Валентин.

— Потому что тут дух, пыл! И кролика уж я стрелять не стану, а ты подай мне такую дичь, чтобы еще нужно было голову поломать, как к ней подойти.

— Однако вы сейчас лупили уток, которые и летать не умеют, — заметил Федюков, который все еще сидел без штанов и уже начинал стучать зубами.