Первая мировая война. Катастрофа 1914 года - Макс Хейстингс

Рассказы каждой стороны о тяготах, невзгодах, ужасе, отчаянии и жертвах во время последовательных столкновений у Ипра примерно совпадали. То, что британские экспедиционные войска сражались с вражескими массами в одиночку, было заблуждением, в котором, впрочем, пребывали почти все британцы на фронте. Отголосок этого заблуждения докатился и до самой Британии. Черчилль признавался, какое уныние владело им самим в эти недели: «Ощущение, что мы боремся с грозным и неутомимым чудовищем… угнетало мое сознание»{993}. В ноябре Британию снова охватил страх вторжения, ненадолго заразивший и Китченера с Черчиллем, который укрепил их заодно в ошибочном мнении о неисчерпаемых ресурсах кайзера.

Британский сектор во Фландрии действительно оттягивал на себя немалые силы Фалькенхайна, однако французам доставалось не меньше, и они сделали все от них зависящее, чтобы удержать фронт. Немцы, допрашивавшие французских пленных, докладывали, что те жалуются на бездействие британских соседей, тогда как британцы точно так же жаловались на французов. Войска Фоша южнее британского участка снова и снова шли в контратаку, не давая врагу опомниться. Сержант Поль Кошо, 35-летний владелец бакалейной лавки в Бретани и отец четырех маленьких детей, во Фландрии впервые поучаствовал в бою, и пережитое его поразило: «Я и не думал, что война будет такой. <…> В нашем полку творилась такая неразбериха и так не хватало руководства; я видел, как плохо обращаются с ранеными. <…> Первые два дня приходилось питаться крошечными кусочками засохшего хлеба, хотя от волнения все равно пропадал аппетит. Поначалу мы пили вино, потому что кто-то предприимчивый прошелся по подвалам разрушенных домов, но потом нам доставался только холодный кофе»{994}. Впечатления Кошо напоминали сплошной нескончаемый кошмар, от которого он очнулся лишь в конце ноября, когда его эвакуировали с фронта по болезни.

23 октября французская пехота предприняла отчаянную попытку отвоевать Пашендаль. В первых рядах атакующих выступал командир пехоты, генерал Мусси, подгонявший солдат криками: «Allons, allons, mes enfants. En avant! En avant!» «Bien, mon général!»[32] – откликались солдаты. Однако стоило врагу открыть огонь, они кидались прочь в поисках укрытия, и атака захлебывалась. Мусси попытался поправить дело шуткой: «Il faut absolument arriver a Passchendaele ce soir, ou pas de souper, pas de souper!»[33]{995} Получили уцелевшие ужин или нет, но Пашендаль французы не взяли. Британцам казалось, что Мусси ведет себя скорее как ротный, чем как генерал, однако у них самих нашлось немало его подражателей. Какие бы претензии ни выдвигались позже насчет «командования из укрытия», в Первой битве при Ипре высшие офицеры с обеих сторон не кланялись пулям и закономерно гибли.

Противоборствующие стороны как будто состязались между собой в количестве страдания и самопожертвования. Немецкий солдат Пауль Хуб писал домой 23 октября: «Мария, не передать словами, как ужасна эта война. Видела бы ты ряд носилок со страшным грузом, поняла бы, о чем я. Пока мне даже не представилось шанса выстрелить. Приходится иметь дело с невидимым врагом»{996}. Разорвавшийся снаряд навсегда лишил Хуба слуха, многих его однополчан постигла еще более страшная участь. Немецкий унтер-офицер Кнаут, получив серьезное пулевое ранение в грудь к северу от Ипра, признавался позже, что поймал себя на радостной мысли: «Что ж, отпразднуешь Рождество дома!» Однако Фалькенхайн продолжал наступление, обрекая войска на новые тяготы. Сержант Густав Сак жаловался своей жене Пауле в письме, написанном близ Перонна 26 октября, как плохо их кормят{997}. В 7 утра они пили слабо отличимые друг от друга кофе или чай, поздно вечером получали суп из полевой кухни и пайку хлеба. Вместо траншеи они занимали одиночные окопы, где спали на соломе. Что до войны, «все совсем, совсем не так и куда безумнее, чем можно было себе представить. <…> Ничего не видно, хотя злобный враг [это Сак так горько шутил] в каких-нибудь 300–400 м, но слышно хорошо»{998}. В другом письме он добавлял: «Я замерзаю! Сегодня стою в карауле с 7 до 7 – луна высоко, ватные облака, живописный восход, повсюду куропатки, сплошная идиллия – но холод, холод, холод и голод!»{999}

Каждый британский солдат уже выучил, что стихающий грохот вражеской канонады означает начало пехотной атаки. Капитан Генри Диллон писал родителям о ночном столкновении с врагом 24 октября: «Огромная серая людская масса валила прямо на нас с расстояния около 50 м – примерно как от летнего домика до каретной. <…> Я выстрелил, и почти одновременно выстрелили стоящие рядом. По серой массе пробежала волна. На самом деле кто-то из немцев упал, на них упали бегущие следом, но остальные продолжали бежать. Никогда я еще не стрелял так часто. <…> Вся правая кисть теперь один сплошной синяк от передергивания затвора. <…> Пальба стихла, из темноты донеслись громогласные стоны. Раненные в руки и ноги пытались отползти; другие, уже не способные двинуться, испускали последние судорожные вздохи под пронизывающим их истерзанные тела холодным ветром, а на фоне зловещего багрового зарева над фермой виднелись лежащие вповалку серые черти, подстреленные теми, кто стоял слева от меня. Жуткое, невозможное зрелище – кто-то из них приподнимался на локте и отползал в сторону»{1000}.

Диллон был одним из немногих (с обеих сторон), кто вспомнил о тех недосягаемых сильных мира сего, которые устроили эту бойню: «Если есть Бог на небе, император Билл когда-нибудь ответит на страшном суде. Стоит только задуматься о страданиях всех этих раненых, а потом о женах, матерях и близких… Если подумать, что эта большая битва, где участвует, наверное, полмиллиона с каждой стороны, охватывает в глубину каких-нибудь 40 км фронта, который тянется почти на 600… И ведь во власти императора было не допустить всего этого!»

Линия фронта у британцев не была непрерывной – местами немцам удалось пробить бреши и закрепиться, как у Монса, только в более крупных масштабах. Поле боя в основном представляло собой зону батальонных действий, где многие части сражались независимо друг от друга. Большинство батальонов прибыло на рубежи с крупными потерями после Эны, сократившись в численности с 1000 человек до 600 и меньше. К ноябрю они поредеют еще сильнее. Значительная часть британской артиллерии была расположена за линией фронта, в низине, откуда не видно было подступающих немцев, да и боеприпасов все равно не хватало. Что еще хуже, у британцев оказалась в дефиците колючая проволока. В военных действиях XX века главными составляющими эффективной обороны выступали прикрываемые огнем препятствия. Под Ипром препятствий возвести не удавалось, поэтому наступление приходилось отражать пулями и снарядами, которых катастрофически недоставало.

Британцы прозвали большую посадку шотландских сосен к северу от Мененской дороги Многоугольным лесом – из-за его очертаний на карте. Посреди леса обнаружилась бельгийская кавалерийская школа, и бесшабашные британские офицеры развлекались тем, что брали верхом препятствия под грохот рвущихся неподалеку снарядов. 24 октября на участке развернулись долгие и трудные беспорядочные бои, в которых отряды из 10, 20, 50 человек сражались с противником, едва его завидев. Некоторые британские отряды отстреливались до последнего, но стоило немцам взять позиции, опрометчиво бросали оружие, поднимали руки – и гибли, заколотые штыками. При таком яростном сопротивлении к чему брать пленных?

Однако натиск немцев ослаб, и британцы постарались воспользоваться передышкой, чтобы отвоевать потерянные рубежи. 2-й батальон Вустерского полка как раз отозвали с передовой на отдых. «Все до единого… были уставшие и небритые, – рассказывал один из солдат, рядовой Джон Коул. – И мы с облегчением вернулись обратно в резерв. Однако… только мы расслабились, как нас срочно затребовали останавливать очередную атаку немцев. <…> Вот где у нас уже это все!»{1001} Командовал вустерцами 36-летний майор Эдуард Хэнки, принявший батальон у полковника, которого повысили. И теперь Хэнки вел своих солдат в череду штыковых атак, отвоевывая Многоугольный лес. Ценой отчаянных усилий и больших потерь британский фронт удалось удержать. Вечером один из королевских саперов писал: «Что творится в лесу! Повсюду мертвые вповалку. Наша бригада прорывалась здесь три раза за день»{1002}. Одна из немецких частей оставила в этих соснах 70 % боевого состава. В полку, возглавившем атаку противника, из 57 офицеров и 2629 рядовых вернулись вечером лишь 6 офицеров и 748 рядовых. На других участках крови тоже хватало: 20–21 октября немцы понесли тяжелые потери южнее, у Плугстиртского леса.

25 октября капитан Отмар Руц смотрел, как тяжелая артиллерия крушит батальоны британской гвардии у Кройзеке, к юго-востоку от Ипра: «Эффект был ошеломляющий, они не выдерживали этого огня. Выскакивали из траншей и тут же попадали в прицел наших пулеметов. Вот она, месть!» Руц докладывал о том, как враг бросал оружие, не дожидаясь атаки немецкой пехоты. Многие из тех, кто выдержал обстрел, были взяты в плен немцами, добравшимися до траншей. Александр Джонстон записал в тот день: «Немцы взяли траншеи 2-го Ирландского стрелкового лишь потому, что там все спали, свалившись без сил». К концу дня в батальоне осталось в живых лишь четыре офицера. Ночными контратаками восстановить линию фронта не удалось. На следующее утро еще больше британских частей оставило позиции, которые тут же заняла спешившаяся немецкая кавалерия (многие даже шпоры не сняли). Победители с жадностью принялись потрошить захваченные склады припасов – особенно в поисках сигарет.