Собрание сочинений в десяти томах. Том 6 - Юзеф Игнаций Крашевский

Опять начиналась перебранка, грозившая перейти в рукопашный бой. Тогда старый Одолай стал неистово стучать дубинкой о пол.

— Молчать, озорник! — прикрикнул он на Доброгоста.

Доброгост опустил голову и закусил губы, а Одолай обратился к Мстиславу.

— Ну что ж, теперь ты слышал, бесноватый, что я не даю потачки своему отродью? — спросил он. — Видишь, как решил; а эти голоусы болтают по-иному. Я не виноват.

— А кто же, как не ты? — вскипел Мстислав. — Ты и твое отродье! Зачем дали себя опутать? Сами толкнули их в навоз, а теперь дивитесь, что гниют.

В яростном припадке Одолай, в первую минуту, уже поднял было посох, чтобы ударить им Мстислава… но рука бессильно опустилась. Ведь он гость! А тот, по-прежнему, с трудом дышал, растянувшись на скамье.

Все, притомившись, замолчали. Однако буженинский пан тревожно к чему-то приглядывался и прислушивался. Он поджидал тех, которым послал весточку, что будет в Якушовицах, и кого звал на помощь. Поп и его единоплеменники непременно хотели добиться, чтобы все болеславцы, поголовно, отошли от короля.

Не доверяя ни своему уменью, ни влиянию Одолая, Мстислав, встретясь с Леливой, Круком и Бжехвой, просил их к утру пожаловать в Якушовицы. Их-то он и поджидал.

Доброгосту было неприятно стоять так на вытяжку перед стариком, точно свечка перед Богом, и он резко прервал молчание:

— Если милость ваша все изволили сказать, что требовалось, то, может быть, дозволите уйти?

— Иди, да сверни шею! — крикнул Одолай. — Иди же. Между нами все кончено; даже на мои похороны не смейте показаться. Холопы палками прогонят вас от трупа.

Доброгост собрался в путь.

— Не терпится? — насмешливо и гневно обратился к нему Мстислав. — Стыд и срам! Подожди, если не трусишь; приедет еще кой-кто и скажет от имени всех земских людей, какая вам грозит судьба. Не помешает знать.

У старика даже дух заняло от гнева.

— А кого еще посмели вы зазвать ко мне? Вы, ко мне? Да по какому праву?

— Дело земское, — ответил Мстислав, — а вы разве не земец? Для своих земских дел у всех должны стоять ворота нараспашку. Так ли я говорю?

Ничего не ответив на слова Мстислава, Одолай пошел со своей дубинкой в угол и прилег. А Доброгост направился к дверям.

— Обожди! — закричал Мстислав. — Или боишься? Стой, коли говорю: старейшины приедут. Боишься?!

— Я?! — возмутился Доброгост.

— А не боишься, так обожди: уж едут, — прибавил Мстислав, — сейчас пожалуют.

Действительно, к усадьбе подъезжали Лелива и Крук. Когда Одолай услышал, что они уже в сенях, он зашевелился, обозленный, разговаривая сам с собой. На приветствия вошедших он едва процедил что-то сквозь зубы. А Мстислав, поднявшись со скамьи, указал на Доброгоста, стоявшего в углу.

— Вот вам один из болеславцев, — сказал он, — дед тщетно убеждал, напрасно проклинал; попробуйте-ка вы сказать ему всю правду.

Лелива глазами искал Доброгоста в темном углу избицы. Угадав его намерения, обвиненный сам смело выступил вперед к окну.

— Ну, что же вы мне скажете? — спросил он дерзко. — Ну же, что?

Старик смерил его взглядом с головы до ног.

— Эй, разухабистые господа! — вскричал он. — Слово мое такое же короткое, как коротка будет расправа с вами. Король хотел отдать нас на растерзание холопам, церковь Божию не почитал… так вот теперь, ни мы, ни церковь, знать его не знаем! Кто с ним, тот против нас, наш враг! Понимаешь? Если хотите остаться с королем, то вы не братья нам, а изгои: кто попадется, голову долой! Ваше имущество и земли заберем: не достоин владеть землею тот, кто ее не защищает, а идет против своих. Вот что вас ждет… Род отречется от вас, и земля откажется; будете отверженцами и, всяк, кто хочет, может снять вам головы.

— Если сможет! — презрительно, с насмешкой, ответил До-брогост. — Что вам еще сказать? Да ничего. Кому суждено голову сложить, ведому единому Богу; а почему мы поступаем так, а не иначе, про то мы сами знаем. Никто не судья нашей совести, кроме нас самих… Ну, а вы, что скажете еще? — спросил он в заключение.

Крук порывисто вмешался:

— Еще мало?

— Опомнитесь, — мягко продолжал Лелива, — хотя вы отщепенцы, а все же наша кровь. Жаль вас. Ошалели вы, и с вашим королем… И не король он больше…

Доброгост пожал плечами и равнодушно вставил:

— А дальше что?

Крук весь затрясся, взмахнул руками и повернул Доброгосту спину, в знак, что не желает его больше видеть. А Мстислав, запустив обе пятерни в волосы, вырывал их у себя целыми прядями.

Когда все замолкли, Доброгост стал говорить, постепенно набираясь храбрости и раздражаясь:

— Одно только скажу вам: ни короля, ни нас так легко не одолеете, как вам сдается. Много еще прольется крови, много! Вы на свои рассчитываете силы, король также. Вы приведете чехов, он Русь и венгров. Будет то же, что при Казимире: сначала погнали короля из королевства, а потом на коленях умоляли его вернуться: за что королю любить вас? Не за то ли, что вы выгнали его отца? Чья то была работа, как не ваша? А теперь гоните, чтобы самим королевствовать с епископами! Попробуйте!.. Король не уйдет по доброй воле, как Казимир. Тот был другого закала, прогнать его было легче. А Болеслав, хоть и под клятвой, не поддастся: он кремень. И народу с ним довольно будет: от вас оборонится… Вы грозите поснимать нам головы… не знаю, что-то будет с вашими.

Лелива слушал не перебивая.

— Ну, ну… полегче! — молвил он. — Лучше нам с ксендзом да с попами, чем под королевской розгой, наравне с рабами да с холопами.

У всех от перебранки разгорелись лица. Договариваться было не о чем; поневоле стали поносить друг друга, лаяться и угрожать.

Доброгост окинул взором своих противников, повернул им спину и пошел к выходу. У дверей он еще раз обернулся к Одолаю.

— Земно кланяюсь отчичу! — сказал он.

— Знать вас не хочу! — крикнул старый. — Рыжий пес тебе отец. Слышишь… убирайся вон!

Доброгост ушел, напутствуемый смехом остальных. Все в нем кипело. У порога он вздохнул свободней. Здесь поджидала его старая Тыта.

— Зачем вы здесь? — спросила она. — Я признала вас по голосу. Старый зол на вас; бранился!

— Что поделаешь! Я приехал по его же приказанию; а он при посторонних, да с их же помощью, стал меня бесчестить. Будь здорова, тетка милая; верно, что ноги нашей больше здесь ни в век не будет. Пришла беда, прогнал нас