Пролог - Николай Яковлевич Олейник

Вопросов было много, и сыпались они как из рога изобилия.

— Досадно, что вы, Сергей, не приехали, — говорил Плеханов. — Все интересовались, спрашивали. С вами наша группа выглядела бы солиднее.

— Дело не в количестве представителей, — возразил Степняк. — Ваше выступление, Жорж, прекрасно. Горжусь вами.

— Ну, так уж и гордитесь! — усмехнулся Плеханов. — Я лишь говорил о том, чем живем, что нас более всего тревожит. Скажу откровенно: сейчас как никогда мы должны четко определить свои позиции, отмежеваться от всего наносного, случайного.

— Вы считаете, что его так много?

— Сколько бы ни было, но оно вредит нам. Народничество...

— Вам только бы собраться, и спор обеспечен, — вмешалась в разговор Фанни.

— А разве мы спорим? — Удивился Сергей и переглянулся с Жоржем. — Ну, хорошо, хорошо... Так что же там учинили анархисты?

— Бросились на нас со стульями, хотели дезорганизовать конгресс, вызвать драку, чтобы его закрыли. Но делегаты смяли их, выставили вон. Вообще должен вам сказать, вот Павел подтвердит, такого единодушия, такой поддержки я еще не видел. Конгресс от первого до последнего дня проходил в высшей степени успешно. Оппортунисты потерпели полный крах.

— Всем надоела их лживость, — добавил Аксельрод. — Пролетариат понял, что только марксисты зовут его на правильный путь. Сговор с буржуазией, терпение, выжидание, которые проповедуют посибилисты и гайндмановцы, никого уже не прельщают.

Степняк досадовал, что не удалось побывать на таком важном форуме, показывал верстку своей новой книги.

— Как Фридрих Карлович? — спрашивали гости. — Здоров ли, крепок?

— Сегодня я у них была, — ответила Фанни. — Энгельс чувствует себя сносно, работает над рукописями. А вообще здоровье его...

— Он ко всему прочему нисколько себя не щадит, — добавил Степняк. — Удивляюсь его работоспособности. Больной, он может просиживать дни и ночи за разбором, расшифровкой рукописей Маркса. Все его интересует, ко всему он внимателен. Очень хочет видеть Веру Ивановну, заинтересовала она его своим «Очерком истории Международного Товарищества Рабочих».

— Когда же он нас примет? — спросил Аксельрод.

— Если бы вы приехали вчера, можно было бы сразу и пойти. В воскресенье у него день открытых дверей. А сейчас я постараюсь договориться, условиться с ним, — сказал Степняк.

Он налил в стаканы шампанского, но его никто, кроме Аксельрода, не пил. Так, для видимости, пробовали по полглотка, а Плеханов вообще отказался — дескать врачи не велят... Они еще не говорили о партийных делах, о том, чем жили все эти годы, но Сергей Михайлович почувствовал: Плеханов вырос, вырос неизмеримо, с ним теперь держи ушки на макушке.

— Какие вести из отечества? — спросил Степняк. — Вы к России поближе, вам лучше знать.

— Ничего отрадного, — сказал Плеханов. — Среди активно действующих социалистов в Петербурге выделилась было группа Дмитрия Благоева. Но и ее разгромили, а самого Благоева выслали в Болгарию. Вот вам и новость.

Вдали слышались гудки паровозов. Паранька, дремавшая возле камина, сонно вскидывалась, удивленными глазами смотрела на хозяина и, убедившись, что все хорошо, снова подремывала.

— А вы неплохо устроились, господа эмигранты, — полушутя заметил Аксельрод. — Особнячок, садик... Очень даже неплохо.

— Теперь хоть на что-то похоже, — сказала Фанни Марковна. — А когда вселялись сюда, особнячок этот был развалюшкой.

— Все мои гонорары здесь, — добавил Степняк. — Плюс вот эти руки, — показал большие огрубелые ладони. — Пригодилось и плотничество, и слесарничество, и сапожничество. Правду говорят: учись — на старости как находка будет...

Фанни Марковна прибирала со стола.

— Эх, мы, казаки, бутылку шампанского не осилили, — сказал Сергей Михайлович.

— Помните, как собирались у Малиновской? — спросил вдруг Плеханов. — Миска огурцов, буханка хлеба...

— Бывало, кто-то и вино приносил, — добавил Сергей Михайлович. — Счастливая юность! Сколько нас было! А ныне — одних уже нет...

— А те, что есть, разбрелись, — сказал Плеханов. — Кто анархизму молится, кто лекциями или уроками пробавляется... Все дальше от борьбы, от политики...

— Так и живем, — вздохнул Аксельрод.

— Во все времена, в больших и малых делах, одни шли впереди, другие отставали, случались и попутчики, — сказал Степняк. — Такова закономерность.

— И все же досадно, — заметил Плеханов, — нас здесь горстка, кучка малая, а мы все еще колеблемся, не можем поладить. Давно назрела необходимость объединиться.

— Верно, Жорж, но на какой основе? — спросил Сергей.

— На марксистской. Это единственная основа. Теория Маркса вывела нас из лабиринта противоречий, в которых билась наша мысль под влиянием Бакунина.

— Всем вам Бакунин в зубах навяз.

— Потому и навяз, Сергей. И Лавров, и Кропоткин, и другие до сих пор не вылущат его из себя.

— Бакунин — утренняя заря русской революции.

— К сожалению, Сергей, свет этой зари многих ослепил. И хотите вы этого или нет, а бакунинский анархизм до сих пор выпирает из всех ваших писаний. Ваши портреты и статьи — не что иное, как оды террору и террористам.

— Договорились, — отозвался Аксельрод. — И стоило ехать в такую даль, чтобы портить друг другу нервы.

— Ничего, Павел, — спокойно ответил Степняк, — чему быть, того не миновать.

— Простите, — извинялся Плеханов, — я не считаю обидой, когда друзья говорят один другому правду.

— Согласен, — поддержал его Степняк и улыбнулся, — тем более что мне, как хозяину, не к лицу дразнить гостей... Но, дорогой Жорж, — возвратился Сергей к предыдущей теме, — я описываю реальных людей, реальные факты, наконец, то, что дорого всем нам.

— И основанное опять же на ошибочной теории фанатизма, веры в прирожденную революционность масс.

— На примере Перовской и Желябова молодое поколение будет учиться революции, — стоял на своем Степняк.

— А точнее сказать — террору. Мы должны дать молодому поколению не бомбу и кинжал, а революционную идею, которая своим внутренним содержанием равна динамиту. Вот смысл нынешней нашей работы. И чем скорее, Сергей, революционное движение избавится от псевдонародничества и вооружится марксизмом, тем