Там, где престол сатаны. Том 2 - Александр Нежный

В Сотникове, заметил Сергей Павлович, много увечных деток. Девочка совсем без ног, на тележке. А другая в коляске. Мальчик с чудовищным горбом и мальчик, переломленный пополам. Сердце кровью обливается на них смотреть.

Варнава отмахнулся. Сорная трава. Грешник покрыл грешницу, отчего народился урод. Доктор возмутился. Анфиса твоя… Не дал рта раскрыть. Ее Господь такой с умыслом сотворил, дабы мы с тем большим умилением и раскаянием в худом сосуде созерцали божественный огонь. Сел и молвил:

– Анфиса!

Она ему со своей подушечки ответствовала:

– Здесь я, батюшка! А куды я со свово одра денусь, убогая?

Он усмехнулся по-доброму. Когда-то, говорит, я всем был отец. Негры в Африке – и те мне письма писали, живи-де, отец, вечно, и освободи нас от колониального ига. И мы, батюшка, отец наш, ему Анфиса, всегда за тебя с черненькими заодно, и желтенькими, и всякого другого цвета людьми. Потом он брови-то принахмурил и строго так молвил:

– Слушай, Анфиса!

У нее, она сказывала, аж в груди трепыхнулось.

– Слушаю, – говорит, – родимый!

Тайну открою тебе, а ты вслух всему народу. Через три года воскресну в прежнем теле, как мой друг-враг Адольф Алоизович, ныне под именем Андрей Христофорович проживающий в городе Смоленске вместе с супругой Софьей, ранее звавшейся Евой, с каковой епископ Мефодий обвенчал его в Успенском кафедральном соборе, и как воскреснет Ильич, когда отречется от сатанизма, атеизма и дарвинизма, выйдет из хрустального гроба и со слезами в очах поведает страшную повесть о злодейке Фанни, безжалостно в него стрелявшей по приказу Лейбы Троцкого, масона высшего посвящения. Она Ильича ранила и купленное в швейцарском городе Цюрихе драповое пальто ему продырявила. Злодей же Лейба собственноручно напитал ядом семь пуль для ее браунинга и лично учил стрелять в Архангельском соборе Кремля, велев при этом целиться в образ Михаила Архангела, в крылышки его и в ручку, ко груди прижатую, или в мощи святого благоверного царевича Димитрия. Сатана. И она Архангелу левое крылышко попортила, а в гробике проделала кругленькую дырку, через которую такой дух сладостный пошел, такой дух! Владимира Ильича лечили и вылечили знаменитый академик Павлов, нашей православной веры сущий адамант, и доктор Войно-Ясенецкий, а кто это, тебе, Анфиса, и всему православному народу должно быть известно.

– Владыко святый, – шепнула и перекрестилась Анфиса.

Вот-вот. И они Ильичу всю правду о масонах открыли, так что, окрепнув, он поганой метлой принялся гнать их из славного Коммунистического Интернационала, по счету третьего. До кровавого пота с ними боролся, а они момент улучили – и бах его в Горки, в тайный сумасшедший дом. Там и погиб. Но воскреснет!

– Да воскреснет Бог, – слабым голоском Анфиса пропела, – и расточатся врази его…

– Как преподобный Серафим предрекал: средь лета-де запоют Пасху. Слава те, Господи! – обернувшись к монастырю, широко перекрестился Варнава.

И далее речь держал, запомни-де, Анфиса, тебе открываю тайное мое завещание, оно через тебя станет явное. Ой, она ему, мне слабой, батюшка, пожалуй, что не вместить. А он ей, ты, говорит, для чего себя в этом погребе заживо схоронила? Не для того ли, чтобы вместить невместимое, увидеть невидимое и познать непознаваемое? Может и так, батюшка. Ты не сердись на меня, дуру глупую. Потому молчи и слушай. Там, он указал пальчиком наверх, в земляной потолок, с которого – кап-кап – с громким плеском капала в подставленный тазик вода, все думают, что я был революционер-большевик, а я им ни единого дня, святой истинный крест. И нательный серебряный потемневший крестик извлек и поцеловал. Как не верить?! Я лишь по внешнему обличию был таковым. У масонов, изъяснил он Анфисе, везде и ко всему приставлены свои люди. Не приведи Бог проведали бы они о тайном служении, какое мне еще в семинарии предначертала Божья Мать Иверская.

– Богородице, Дево, радуйся! – от неизреченной радости прослезилась Анфиса и грязненьким платочком утерла подслеповатые глазки.

И на Варнавиных гляделках проступила мутная влага, означавшая, что и каменное монашеское сердце доступно божественным восторгам. Верным чадам православной церкви, каковы были мои наставники, – можно ли было от них скрыть предстоящее мне поприще? Трогательно благословил меня епископ, сказав: много придется тебе, Иосиф, как сыну Иакова, Иосифу прекрасному, претерпеть при жизни, а еще более хулы воздвигнут на тебя по кончине твоей, но пред Небом засвидетельствована твоя чистота. Иди и рази зверя, будь, чадо, щитом православного Отечества, и как Георгий Победоносец – змия, так и ты направь священное копие твоего гнева в сердце сего зверя, в змеиное гнездо, в жидовского паука, каковой стремится своей паутиной оплести весь мир, в орден…

Варнава примолк, вспоминая, и, вспомнив, проскрипел, как ножом по тарелке:

– Бнай Брит.

Во все глаза, ошалело Сергей Павлович на него смотрел.

– А ты, небось, думал – истмат-диамат? Не-ет, – высокомерно промолвил монах. – Истмат-диамат только голову людям морочить. Ты в корень гляди.

– Погоди, – сказал доктор, чувствуя, что ум у него, как принято говорить, заходит за разум, – я что-то не пойму… Ты, то есть она… Анфиса твоя… вы про Сталина, что ли?

– А у нас разве еще какой вождь был? – Варнава жалостливо вздохнул. – Эх, дурачок. Слепцам вроде тебя как без поводыря жить.

И говорит он Анфисе, сидючи на краю ее кроватки, я, говорит, с ними во славу Божию сражался и одолевал, и день предреченный был близок, когда надлежало мне отвергнуть пустые, как побрякушки, звания генерального секретаря, председателя и генералиссимуса, и принять титул краткий и мощный, в одно слово: царь.

Как он то слово вымолвил, тотчас невечерним светом озарилась келия, и Анфиса – а сердце, она сказывала, трепетало в груди у ней, будто березовый на ветру листочек, – увидала его в полном царском облачении со скипетром в правой ручке, державой, увенчанной крестом, в левой, и с шапкой Мономаха на голове. Камней драгоценных, всяких там изумрудов, алмазов, рубинов не счесть. Глазам больно. Государь! И тут стала она в духе и тоненьким своим голоском запела: «Боже, царя храни!». У Варнавы получилось со скрипом, как на старой граммофонной пластинке.

– Сильный, державный, царствуй во славу, во славу нам!

Сергей Павлович подавил смех и, откашлявшись, осведомился, была ли во рту у вождя его неизменная трубка. Услышал в ответ отеческий совет укоротить язык. Нечестивый изрыгает дерзкие речи, а мы взываем к Господу: доколе, Господи, нечестивые торжествовать будут! Образумьтесь, бессмысленные люди!

– Псалтирь?

– Она самая. А сам не укоротишь – тебе подрежут, – с холодной улыбкой посулил старец.

Анфиса же сказывала, он ей горько так попечалился, что русский царь для масонов, жидов и прочих сатанинских служек ну прямо нож вострый! Еще бы! Тайна беззакония уже в действии, а тут в полной силе и славе возвращается единственный, кто может удержать сына погибели. Единственный! А кто кроме? Да вы гляньте вокруг! Весь мир пал и лежит. По всему миру сети Бнай Брита, чтобы людей, вроде невольников, всем скопом под сатанинскую пяту. Мировое правительство в тиши и в ночи за всех все решает. А тут русский царь с православным крестом и богатырским мечом. Сим победиши! Но разве стерпит масонерия торжество православия? И вот оно, в земной моей жизни последнее: тайный великий раввин всея России Лазарь Каганович велел со мной покончить. Анфиса горестно всплеснула ручками с пожелтевшей сморщенной кожей. Сказывала, сердечко у нее чуть не порвалось от скорби. Ведь царя убили злодеи! Россию обездолили. Его патриарх Сергий на царство помазал в Успенском соборе при двух митрополитах и возжженных свечах, но тайно. А они ему в борщ цельную ложку яду. У него повар был, всю жизнь ему готовил, но, будто Иуда, перед тридцатью сребрениками не устоял. Тридцать сребреников… Как бы не так! Сто миллионов долларов они ему отвалили за ложку яду! За Христа меньше дали. И он в Швейцарию утек, домишко там себе прикупил, виллу то есть, и жил припеваючи с молодой бабенкой в надежде, что все шито-крыто и его ни в каком разе не достанут. Ага. Не тут-то было. Не стали ждать, пока Господь его покарает. Которые верные царевы слуги, сами и порешили. Ножиком ему горло, как барану, – чик. Ступай в ад, в огнь неутихающий, в серу горящую и котел кипящий. Будешь там веки вечные хлебать варево измены.

Трепет овладевает при сем правдивом рассказе всяким, кто исповедует истинную нашу православную веру. Холодеют от ужаса члены. Запинается разум. Неслыханное происходит в мире. Мрак клубится, а из него сатанинские рожи с крючковатыми носами погано насмехаются над святынями богоизбранного русского народа.

– Иди и смотри, – повелел Варнава Сергею Павловичу, и тот в растерянности скользнул взглядом по монастырским стенам, лугу, реке, поднял взор к небесам и пожал плечами.