Повести и рассказы - Константин Михайлович Симонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То ей хотелось одеться и уйти, пока Полынин не приехал, уйти и никогда больше не видеть его. То ей казалось, что она должна, как только он придет, сразу, даже не дав поцеловать себя, рассказать ему все, что с ней случилось.
«А что случилось? Ничего и не случилось», – попробовала она обмануть себя. Попробовала, но не смогла. Она знала, что нет, случилось, и нельзя будет сказать об этом Полынину. И значит, надо будет солгать ему сегодня и лгать потом всегда.
Она подумала о себе, что если бы она на самом деле любила Полынина, то не дала бы ему с собой этого письма к Витеньке. Пусть даже она никогда не думала, что он сам отдаст это ее письмо, она все равно не должна была посылать с ним письмо человеку, про которого он не знал всей правды. И если бы она любила Полынина, она бы вообще не пошла вчера вечером туда, в ту квартиру. Даже если б твердо знала, что с нею там ничего не будет, все равно не пошла бы! Ей бы это было невыносимо – идти в ту квартиру!
Так она казнила себя, продолжая прибирать комнату и все еще не решив, как же все-таки все будет. Чем она его встретит, если останется, и как найдет в себе силы уйти, решив уйти.
Мысль о том, что придется лгать ему, казалась ей отвратительной, а мысль о том, что она решится сказать ему правду, невозможной. Да и станет ли он слушать до конца эту правду? Скорей всего нет.
Репродуктор громким, потрескивавшим голосом начал передавать последние известия. Сначала утреннее сообщение за 31 декабря, что наши войска вели бои с противником на всех фронтах, потом сообщение «В последний час» – о поражении генерала Гудериана и освобождении Калуги. Она выслушала все до конца, подошла и вытащила штепсель. То, о чем говорил этот голос и что во всякую другую минуту заставило бы ее радоваться, сейчас вносило в ее душу только новое смятение. Ей почему-то было стыдно этого голоса, стыдно всего того, что происходило вокруг нее в жизни, стыдно соседки Кузьмичевой, стыдно ехавших сегодня утром на работу женщин, стыдно Полынина, который где-то там, у себя на аэродроме, проводил сейчас совещание со своими летчиками…
«Хоть бы он не приехал сегодня, чтобы я успела что-нибудь решить», – подумала она так, словно он должен приехать сию минуту.
Убрав комнату, она заперлась на ключ и, дрожа, как в ознобе, не раздеваясь, только скинув валенки, легла на тахту, поджав под себя ноги и с головой накрывшись одеялом и полушубком.
Лежала долго, наверно, целый час, не двигаясь и не отзываясь на стуки Кузьмичевой, которая два раза звала ее к телефону. Потом раздался стук в наружную дверь, и она услышала голос Витеньки, разговаривавшего с Кузьмичевой, уже в коридоре.
– Так все-таки дома она или нет? – спрашивал Витенька.
– Дома, – недовольным голосом отвечала Кузьмичева, – я ж вам сказала по телефону, что дома, но не откликается.
Витенька подошел к двери и стал сначала тихо, а потом громче постукивать в нее. Галина Петровна лежала, сжавшись в комок, и не отвечала. Потом она услышала, как Витенька чиркнул спичку: он смотрел, есть ли ключ в замочной скважине.
– Галя, ну что за глупости? – громко сказал он, увидев, что дверь заперта на ключ изнутри. – Что за глупости, я за тобой пришел…
Галина Петровна лежала и молчала.
– Что за глупые шутки? – рассердился Витенька. – Вставай, а то я, ей-богу, дверь сломаю!
Дверь он не сломал, но несколько раз снова принимался стучать, говоря, что она по-дурацки ушла сегодня утром, что так не делают! Что он два раза звонил ей по телефону, и надо было встать, и подойти, и ответить ему по-человечески, если она почему-то именно сегодня не хочет его видеть. Он в конце концов не мальчик, чтобы околачиваться вот так под дверью! Он стучал и говорил, что ненавидит истерики и что если у нее ночью одно, а днем другое и она теперь передумала и решила не идти с ним на Новый год, то могла бы подойти и сказать это по телефону, а не вести себя как взбесившаяся овца!
«Ну что ж, он прав, – думала она, – в сущности, он прав… Сейчас встану и открою ему, и будет все как было, и будь что будет…»
Но на самом деле она сейчас уже не могла, чтобы все было как было, и не могла и не хотела открыть ему, и продолжала молча лежать, сжавшись в комок под одеялом и под полушубком.
Наконец Витеньке надоело стучать и уговаривать. Он грубо сказал:
– Ну и черт с тобой! Истеричка! – И, грохнув наружной дверью, ушел.
По той злобе, с которой он сказал «ну и черт с тобой» и грохнул дверью, она поняла, что теперь она должна бежать за ним и просить у него прощения или он постарается сделать как-нибудь так, чтоб ее не было в театре. Обязательно постарается, если она не попросит у него прощения и не захочет жить с ним.
«Взбесившаяся овца», – вспомнила она его слова и с ожесточением подумала: «Ну и пусть, пусть взбесившаяся овца, а жить с ним все равно не буду. И все равно пойду завтра в театр и скажу этому худруку, что хочу у них работать и что он сам уже обещал мне и теперь должен взять меня… И если Витенька станет мешать этому, я все равно буду бороться, – с несвойственной для себя решимостью подумала она. – И кто-нибудь мне в этом поможет. Там же собрались такие хорошие люди! Разве без хороших людей мог бы в такое время быть такой театр?»
– Галя, не случилось ли с тобой чего? – подойдя к дверям, тревожно спросила Кузьмичева.
– Нет, ничего, – сказала Галина Петровна. – Просто не хотела с ним разговаривать.
Она сбросила с себя одеяло и полушубок, села на тахте и пригладила волосы.
Через полчаса должен был прийти Полынин.
«Он придет, а я уйду и больше никогда его не увижу… Никогда», – вдруг со спокойным отчаянием подумала Галина Петровна. «Сейчас напишу ему записку и уйду… А если он прочтет и останется ждать меня?» – с вдруг вспыхнувшей надеждой подумала она. Но эта попытка обмануть себя продолжалась всего секунду. «Нет, не будет ждать. Я напишу так, что не будет ждать. Я должна написать так,