Лягушки - Владимир Орлов

— Так что, — сказала Свиридова, — Хмелёва твоя жена?

— Жена мне ты, — сказал Ковригин. — Твоё право оценивать мой предбрачный поступок, всё же тогда я, пусть и на несколько дней, был увлечён исполнившей мой текст актрисой. Теперь она для меня лишь фамилия в театральной программке.

— Погоди, но её фамилия осталась в твоём паспорте? Так, что ли?

— Теперь послушай ещё об одной даме. Наберись терпения. А потом решишь, как тебе быть со мной.

— Хорошо, вытерплю, — сказала Свиридова, уже мрачная.

И Ковригин рассказал о Лоренце Козимовне Шинэль, курьерше, в середине лета доставившей ему вёрстку статьи о костяных пороховницах, о разговорах с ней, не умолчал и о ночи под внезапно налетевшей на урочище Зыкеево ливневой тучей.

— Ну и ходок ты, Ковригин, — заявила Свиридова. — То есть и ходить тебе даже не приходится. К тебе прилетают женские тела.

— Я был тогда холостяк, — сказал Ковригин.

— Да будь и сейчас кем хочешь! — сказала Свиридова. — Я не требую от тебя оправданий. Так при чём здесь курьерша Лоренца Козимовна Шинэль?

— Она и потом, без всяких просьб на то, продолжала участвовать в моей жизни. В частности, в ускорении наших с Хмелёвой загсовых движений. Я так полагаю. Из бахвальства, дурости я объявил Хмелёвой, что завтра же распишусь с ней. Фиктивно, понятно. Ей отчего-то нетерпелось стать москвичкой. И всё свершилось за день. А мы даже и заявлений не подавали. Потом, когда Острецов начал розыски, из всех моих бумаг фамилия Хмелёвой пропала. Были и другие случаи. Я оказался в Синежтуре, а в Москве якобы литературный секретарь Лоренца Козимовна Шинэль оформила мои права на пьесу "Веселие царицы московской".

— И что? — сказала Свиридова. — К чему ты клонишь?

— А к тому, что на днях Петя Дувакин пытался нагнать на меня если не страх, то хотя бы серьёзную озабоченность. По его мнению, Блинов сейчас при средствах и под чьим-то покровительством. И Петя не исключает, что с помощью Лоренцы Блинов сможет возвратить на место мои подписи, и я вернусь в мужья Хмелёвой.

Ковригин замолчал. Молчала и Свиридова.

— Так, — сказала, наконец, Свиридова. — Ты любишь меня или нет?

— Люблю.

— Ты видишь нас вместе в будущем?

— Без тебя я подохну с тоски… Кстати, забыл сказать, Хмелёва оставила мне записки, и среди них согласие на немедленный развод со мной, коли пожелаю… И более я её не видел.

— Это мне известно, — сказала Свиридова. — А с Древесновой ты в ЗАГС не ходил?

— Нет, — поставленным в угол детсадовцем произнёс Ковригин. Стоял он в углу в серых постыдных чулках и в штанишках до колен, на проймах.

— Совсем затравили детишку, — рассмеялась Свиридова. — Похоже, ты желаешь пристроиться ко мне сыночком, телёнком ласковым. Согласна и на сыночка, хватит на нас двоих одной деловой бабы… Кончили с шутками. Если мы любим друг друга, то что нам бумажки и чьи-то претензии? Во-первых, до какого-нибудь важного события можно будет существовать и в так называемом гражданском браке…

— Какого важного события? — спросил Ковригин. И хотя предполагал, каким будет ответ, ждал этого ответа.

— Ну, предположим, я забеременею, — сказала Свиридова. — Погоди, погоди, не лапай меня! Послушай дальше. Завтра же или в ближайшие дни сходи в ЗАГС и выясни, есть ли у тебя жена и, если есть, в ЗАГСе же напиши заявление о разводе. И отыщи-ка любезную Лоренцу Козимовну. Мне надо поговорить с ней.

— Где же я её отыщу и как? — сказал Ковригин.

— Подумай, где и как.

— Да, ещё про одно не успел тебе сказать, — вспомнил Ковригин. — Был я в Новодевичьем. Стены голые, их побелили, а возле поставили милиционеров.

— Ну и ладно, — сказала Свиридова, — нам сейчас не до Софьи. Ты меня заморозил своими недоумениями. Теперь же обогревай! Сейчас же за мной и под одеяло!

Входя в тело Натальи, чтобы составить с ней единое существо, Ковригин не мог не прошептать:

— Наташенька, я понимаю теперь Васю Караваева и готов писать тебе сонеты…

— В переводе Щепкиной-Куперник, — рассмеялась Свиридова.

И сейчас же слова расплавились и превратились в звуки.

66

Следующий день вышел ленивым.

Хотя Свиридова и теребила Ковригина призывами к действиям, даже и к подвигам, напоминала о необходимости скорейшего посещения ЗАГСа и Авторского Общества, но это так, по привычке деятельной женщины, на самом же деле удовольствия уединения не отпускали их и, несомненно, помогали радостному и, возможно, долговременному слиянию тел и натур.

А потому в этот день открытий и привыкания друг к другу ни в Свиридовой, ни в Ковригине не возникали порывы, пусть и мгновенные, выбраться в город. Даже и в минуты пауз, передвигаться по квартире они могли, только прикасаясь друг к другу, словно отсутствие этих касаний привело бы к возвращению из единого — в два тела. Этого нельзя было допустить. Когда Ковригин (голышом, естественно) подошёл к письменному столу, вынул из верхнего ящика лист бумаги, вывел на нём слова, Свиридова стояла, прижавшись к нему бедром и обняв левой рукой его плечо.

А вывел Ковригин слова: "Похождения Оладьева. Главы из "Записок Лобастова". Потом, подумав, зачеркнул "похождения" (был уже с похождениями Невзоров), написал: "Оладьев с чёрной, красной, паюсной икрой и икрой минтая". Но и это ему не понравилось…

— Ты умудряешься думать не обо мне, а о каком-то Оладьеве, — теперь Свиридова уже прижалась к Ковригину не одним лишь бедром.

— Был бы у меня хороший фломастер, я, чтобы не забыть, вывел бы слово "Оладьев" у тебя на плече. Шею и грудь пожалел бы. Графоманы — люди с придурью.

— Пошли, пошли! — прошептала Свиридова. — Или подхвати меня на руки!

Но и подхватывать на руки не пришлось. Удовольствие было получено немедленно, но и с неспешными ласками, возле Оладьева с икрой минтая.

— Ну и что у тебя будет делать этот мерзкий Оладьев? — спросила Свиридова, уже нырнув под одеяло.

— Военная тайна, — сказал Ковригин. — Но так как мы с тобой одно, имеешь право знать. По подсказке Дувакина, он будет дервиш, купит в Джаркенте осла и ковёр-самолёт, оснастит ковёр приобретёнными у контрабандистов экологическим туалетом, лужайкой для осла, вооружением и прилетит в Москву с целью уничтожить стратегический дирижабль "Наполеон Бонапарт".

— Это же мелкая месть Блинову, — зевнула Свиридова.

— Никакая это не месть, — чуть ли не обиделся Ковригин, — а создание художественного образа.

— Ну-ну… — еле слышно произнесла Свиридова.

— И у меня только первые смутные мысли, — сказал Ковригин. — Ба! Да ты уже дрыхнешь!

— Я — дрыхну? В такую ночь! — возмутилась Свиридова. — Сейчас я покажу тебе, как я умею дрыхнуть!

Утром наши герои, каким не помешал бы медовый месяц, а может, и не один, и уж хотя бы неделя существования вдвоём, вернее существование в неразделимости, уверили себя в том, что вечером вернутся в это самое состояние неразделимости, а теперь хватит отлынивать от дел. Тем более что Свиридову пригласили в министерство с просьбой сочинить отчёт о поездке в Гуандун. Пусть даже в пять строк. Но хотелось бы проявить уважение к китайским коллегам, и Наталья Борисовна сумела бы украсить документ высоко-поэтическими, а то и пафосными словами.

Просьба эта заставила Свиридову жёстко выругаться.

— Терпеть не могу, когда красивая женщина матерится, — сказал Ковригин.

— Ох! Ох! Ох! — воскликнула Свиридова, руки в боки упёрла. — Начинается семейная жизнь! А ты не помнишь, кто у нас председатель попечительского совета? И ты этому председателю хамишь! Сейчас за мной придёт машина, а ты, чтобы ни в какие тетради не вздумал глядеть, быстро по делам. Кстати, приоденься, можешь и в парикмахерскую сходить…

— Это ещё зачем? — спросил Ковригин.

— Вдруг у нас с тобой случится фотосессия… Ну, вот и машина… Я лечу, Сашенька, не теряй телефоны и не ходи в баню!

Почти все утренние распоряжения и советы Свиридовой должны были вызвать раздражения и протесты Ковригина, но нет, чуть ли не каждое слово, произнесённое Свиридовой, её знаменитым грудным голосом, вызывало умиления Ковригина. "Дурень! — оценил себя Ковригин. — Старый дурень!"

Обрядился он в джинсы, бежевый свитер и серый пиджак (ну, конечно, пятиградусный морозец потребовал натянуть куртку на меху и кепку с наушниками). Первым делом он отправился в здание, ведающее гражданскими состояниями. Отчего-то подумал: "Как бы не наткнуться на Цибульского-младшего, столичного". И ведь наткнулся сразу, на первом этаже. Но Цибульский его не узнал или сделал вид, что не узнал. Или для него существовали лишь персонажи из интернета либо из компьютерных игр… Ну и слава Богу, решил Ковригин. Он был вооружён сегодня наглостью и запиской Хмелёвой с согласием на немедленный развод. В его паспорте фамилия Хмелёвой нигде не чернела. План действий Ковригина был таков. Вызнать у сведуще-ответственных людей, то есть чиновников с полномочиями, не подавала ли гражданка Хмелёва Елена Михайловна на развод с ним, гражданином… фамилию свою промямлить. Сорокалетняя сотрудница ЗАГСа, сиденье стула было для коей узко, оказалась женщиной благодушной и доброжелательной. Никаких следов Елены Хмелёвой в бумагах обнаружено не было. И заявлений с просьбой зарегистрировать брак гр. Ковригина и Хмелёвой и тем более просьбы гр. Хмелёвой о расторжении брака не нашлось.