Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи

Этот зов пустоты…

В сервисном центре, куда я отнес мобильник, сказали, что некоторые микросхемы окислились, и починить их невозможно. Я сходил в магазин, купил щеколду и массивный замок и навесил их на дверь в подвал с внешней стороны. Пока возился с инструментами, слышал доносящийся изнутри глухой, безнадежный, тягостный стон, рожденный бесконечным одиночеством.

Закончив работу, я выбросил ключ в мусорный контейнер.

Взял две недели отпуска.

Провел их с женой.

Мне кажется, постепенно ей становилось лучше, хотя иногда Эле по-прежнему замирала на месте, уставившись в стену с отрешенным видом. В такие минуты ее мысли витали где-то далеко – я не осмеливался спрашивать, где именно.

На несколько дней мы съездили на ферму в Ланге, подальше от дома и от города, который отнял у нас дочь. Все было неплохо, и в тот выходной мы решили, что нужно переехать. Мы и раньше хотели это сделать, а сейчас появилась еще тысяча причин.

Мы пробовали заняться любовью, но ничего не получилось. И все же я чувствовал, что во мраке нашего существования наконец-то замелькали слабые вспышки.

Порой я думал о колодце (чаще, намного чаще, чем хотелось бы), и спрашивал себя – он все еще там или это был сон? В такие моменты мне приходилось призывать на помощь всю свою силу воли, чтобы не поддаться искушению спуститься в подвал и проверить.

Несколько недель все было хорошо.

Капитан Гандже не раз звонил нам, выражал поддержку и уверял, что они продолжат искать Луну.

Элеонора снова почувствовала вдохновение и начала рисовать, я вернулся на работу в офис, а в обед мы ходили по агентствам недвижимости в поисках новой квартиры.

Так прошел месяц с того дня, как я запер дверь в подвал. Однажды, поднимаясь по лестнице, я вдруг встретил Фолкини – нелюдимого старика, живущего на последнем этаже. Увидеть герпес на лице и то приятнее, чем его вечно недовольную рожу.

– Эй, Бальдуцци, – остановил он меня. Мне кажется, раньше мы вообще никогда не разговаривали. – Вы слышали, что случилось с синьорой Ицциа?

– Нет, а что? – растерянно ответил я. – Это та, которая живет на первом этаже, да?

– Ага… – он постучал узловатым пальцем себя по виску и пристально посмотрел на меня желтоватыми глазами в ниточках капилляров. – Она сошла с ума. Несколько часов назад ее увезли на скорой. Отправили в психушку. Муж нашел ее в коридоре у подвалов, она рыдала, как сумасшедшая…

Меня бросило в жар. Только бы не слышать, что он скажет дальше, только бы старик замолчал. Но он не замолчал.

– Я видел, как ее на носилки грузят. У нее было такое лицо! И вопила она так, что оглохнуть можно. Орала какую-то бессмыслицу… Иногда крышу сносит вот так, ни с того ни с сего. Ужас какой…

– Что… что она говорила? – сам того не желая, пробормотал я.

– Пауки… Она сказала, что видела двух пауков размером с сенбернара, черных-пречерных, в глубине коридора, даже не пауков, а их тени; они покачивались на длиннющих ногах, по полметра, как будто пританцовывали. Сказала, что они были похожи на пятна – такие черные. А потом говорила про какого-то Рику, который заперт за зеркалом – мол, он плачет и хочет выбраться… Вот как иногда шарики за ролики заходят, а? Я вас чего спросить-то хотел… Вы же на дверь подвала замок повесили. Зачем? Бальдуцци, у вас все в порядке?

Я ничего не ответил, бросился в квартиру и, задыхаясь, закрыл за собой дверь.

Что все это значит? Неужели темнота может выбраться наружу, приняв другие формы? Может, она ищет нас? И что это еще за Рику, он-то тут при чем?

Гладившая в гостиной Элеонора бросила на меня вопросительный взгляд:

– Что случилось?

– Нам нужно убираться отсюда как можно быстрее.

И мы пытались это сделать.

Но ни от темноты, ни от самих себя сбежать невозможно.

По дому поползли слухи.

День ото дня все более зловещие.

О черных тенях, неестественно облепивших стены гаражей, о странных отблесках в шахтах лифтов, о пропавших домашних животных, о передвигающихся ковриках перед дверью, о газовых счетчиках, из которых доносится детский смех, о сошедших с ума лампочках, которые начинают светить черным светом, на несколько секунд словно стирая из реальности целые коридоры и лестничные пролеты.

Жильцы кричали во сне.

Много раз мне ужасно хотелось спуститься вниз, сломать замок, войти в подвал, поднять крышку люка и проверить – на месте ли пустота, изменилась ли она, пульсирует ли до сих пор, как черная лава в жерле вулкана, манит ли по-прежнему, пахнет ли шампунькой…

Но я смог не поддаться этому желанию.

И Элеонора тоже.

Мы сосредоточились на работе и поиске новой квартиры: присмотрели подходящую в тихом пригороде, но не очень далеко, и сделали предложение о покупке.

Мы уедем. К черту это все. Пусть кто-нибудь другой выясняет, что за хрень там внизу, пусть кто-нибудь другой поднимает Завесу тайны, если она действительно есть.

Беда пришла в начале июня, когда над городом, как сланцевое надгробие, нависло грязное небо. После обеда мы должны были встретиться с владельцем квартиры в агентстве недвижимости и договориться о цене.

Сидя в офисе, около одиннадцати, я обнаружил, что забыл дома важные документы, которые понадобятся для совещания с представителями конструкторского бюро. Отпросился у шефа и поспешил домой. Ливень хлестал такой, словно небо оплакивало все несчастья на свете.

Дорога шла мимо супермаркета, где потерялась Луна; скоро мы поменяем квартиру и мне не придется больше здесь ездить и смотреть на этот торговый центр, вид которого каждый раз пробуждал в душе самые мрачные воспоминания.

Под ледяным дождем я добежал от машины до подъезда. Перепрыгивая через две ступеньки, поднялся по лестнице и зашел в квартиру. Телевизор был включен, по местному каналу крутили новость о том, как учительница начальных классов умерла на глазах учеников. Упала, ударилась о парту – может, инфаркт или инсульт, бедные дети в шоке.

Я позвал Элеонору.

Она не ответила.

В студии, наверное, подумал я.

– Эле, я папку забыл, давай быстренько выпьем кофе, и я побегу обратно в офис.

Тишина.

– Эле?

Я постучал в дверь студии, но никто не ответил, и я вошел.

Ощущение было такое, что на меня набросилось невидимое злобное чудовище.

Комната, которую когда-то населяли лесные гномы и сказочные существа, превратилась в место поклонения Бездне.

Весь пол устилали полотна, картины стояли на мольбертах и были прислонены к старым коробкам. Когда закончились холсты, Элеонора начала рисовать на бумаге и ткани. С потолка свисала простыня с нашей кровати, измазанная самой черной краской, какая только есть на свете. Десятки маленьких рисунков, как отвратительные вотивные приношения, были прибиты к стенам гвоздями или приклеены коричневым скотчем.

Посреди комнаты на мольберте стояла огромная картина, написанная откровенно плохо – совсем не в той технике, которую раньше использовала жена, но впечатление она производила потрясающее: это был удар под дых, по самому сокровенному.

Когда она успела все это нарисовать? За несколько часов, поддавшись безумному творческому порыву, или ей понадобились долгие недели, в течение которых ее мозг пытался постичь непостижимое?

Больше никаких волшебных лесов, никаких псевдофантастических деревенских сценок, так радующих маленьких беззаботных детей.

Лишь попытки изобразить другую темноту густыми, как патока, мазками, которые закручивались по спирали к центру, где оставался незакрашенным белый круг холста или бумаги.

Глядя на эти картины, я испытывал ощущение, что на меня напали и избили.

И вдруг в углу комнаты я заметил альпинистское снаряжение, которым мы пользовались раньше; оно валялось по полу у шкафчика, где обычно хранилось.

Несколько карабинов, веревки.

– Нет! – закричал я и бросился прочь из квартиры, вниз, к подвалам. – Эле!