Уиронда. Другая темнота (сборник) - Музолино Луиджи

Днем позвонил капитан Гандже. Уже недели две от него не было никаких известий. Каждый раз, когда на экране загоралось его имя, мое сердце начинало бешено колотиться. Новые улики? Ее нашли? Мертвую или живую?

– Синьор Бальдуцци, как вы? – в хриплом голосе капитана чувствовалась усталость.

– Стараюсь держаться на плаву, – соврал я. Если бы. В этом адском котле, в который превратилась моя жизнь, можно лишь утонуть. – Есть какие-то новости?

– Нет, к сожалению, нет, – со вздохом ответил он. – Но мы продолжаем поиски. Продолжаем. Я хотел раздобыть хоть что-то к… к Рождеству.

– Понимаю. Спасибо.

– Как ваша жена?

– Справляется, – снова соврал я. – Начала понемногу работать.

– Хорошо. Хорошо. Нужно попытаться жить обычной жизнью, насколько это возможно.

Мы еще немного поговорили. Не помню, о чем (а вы, капитан Гандже, помните?). Пустая болтовня. Я что-то отвечал, но думал о «Джингл Беллс», копченом лососе, «киндер-сюрпризах» и проходах между стеллажами в гребаном провинциальном супермаркете, который украл пятилетнюю девочку.

В 17:15 прозвучала сирена об окончании рабочего дня, а мне показалось, что с момента моего прихода в офис прошли сотни лет.

Я сел за руль и, сам не знаю как, оказался у супермаркета.

Припарковался у заднего входа и разрыдался.

Потом, наконец, вернулся домой.

Но машину в гараж ставить не стал.

Когда открыл входную дверь, увидел, что Элеонора ждет меня в коридоре.

На ней был мятый спортивный костюм, в руках – фонарик. Выражения ее глаз я разгадать не мог, но такого раньше точно не видел, даже когда мы в первый раз сидели в отделении.

– Что… что случилось? – ее гримаса меня пугала. – Я думал… ты уже уехала.

– Нет, – прохрипела она. Потом сглотнула воздух и расширенными от изумления глазами посмотрела на лестничную площадку за моей спиной. – Андреа, я… наверное, схожу с ума. Я нашла… кое-что. Ты должен это увидеть. Пойдем в подвал.

Теплые, влажные бетонные кишки подвалов нашего дома соединены лестницами (их всего шесть) и спрятаны за маленькой ржавой металлической дверью. Хотя они в хорошем состоянии, использовать их невозможно.

Когда особо одаренные инженеры проектировали этот дом в шестидесятые, они не учли, что под землей течет речка, сырость от которой будет проникать в подвалы, делая воздух влажным и нездоровым.

Владелец здания не собирался проводить стоившие заоблачных денег работы по отведению подземных вод, а чтобы арендаторы не возмущались, предлагал выгодную скидку на аренду гаражей. На каждом собрании жильцов кто-нибудь поднимал вопрос о подвалах, предлагал проекты гидроизоляции и другие возможные способы борьбы с сыростью, но дальше слов дело не шло, и с того времени, как мы сняли здесь квартиру – за пару лет до рождения Луны – единственными, кто спускался в подвалы, были дезинфекторы. Во влажном, украшенном причудливыми наростами плесени чреве дома, где их никто не тревожил, прекрасно чувствовали себя тараканы, пауки и мыши.

Наш подвал находится в конце узкого коридора, заросшего паутиной, почти под самой лестницей; здесь гораздо суше – то ли благодаря удаленности от подземной речки, то ли благодаря проветриванию через маленькое окошко, выходящее во внутренний двор.

Мы почти не заглядывали в подвал, устроив там хранилище всякого барахла: старой одежды, никому не нужного хлама, коробок, телевизора с электронно-лучевой трубкой, вещей для кемпинга и разных милых ненужных безделушек, которые жалко выбросить.

Там же лежали вещи Луны. В первую очередь, вещи Луны. Люлька, коляска, надоевшие ей игрушки, коробки с детскими комбинезончиками и слюнявчиками, игрушечная посуда… и подаренная на крещение шкатулка для драгоценностей с золотыми цепочками и вульгарными медальончиками, которую мы спрятали в отстегнутый карман коляски и убрали в целлофановый пакет.

Сверток положили в угол, между железным стеллажом и дальней стенкой, на старую деревянную крышку люка, которая закрывала его еще с тех пор, когда мы въехали.

Я не спускался в подвал много месяцев.

И вот теперь мы шагали вместе по лестницам и темному коридору, едва освещенному пыльной лампой; Элеонора вцепилась ногтями мне в руку и шла чуть позади, как щенок за матерью. Я несколько раз спрашивал, что случилось, – ее потрясенный вид тревожил меня, – но она отвечала лишь: «Ты должен сам увидеть. Я… не знаю, как это объяснить. Я даже не знаю… может, мне все это показалось».

Поворачивая ключ в замочной скважине, я терялся в догадках, что там – огромная мертвая крыса, какой-нибудь невероятный нарост плесени? Или кто-то из прежних жильцов забыл здесь набитый деньгами чемодан.

Но что бы ни представлял себе, ничего из этого не объясняло ужаса моей жены.

И не могло подготовить меня к встрече с загадкой, с немыслимым, к встрече с тем, что не должно существовать, что, может быть, стало ужасной шуткой, которую сыграли с нами боль утраты и страдания.

Мы зашли внутрь.

Уходя, Элеонора не выключила свет. Лампа слегка мерцала, заставляя тени на стенах чуть заметно дрожать.

В подвале все было перевернуто вверх дном.

Одежда, драные пакеты и листы, вырванные из журналов, валялись на полу. Кто-то вскрыл все коробки. Старый ржавый велосипед лежал вверх колесами, а рядом стояли стеллажи, уставленные пустыми банками и бутылями. Несколько игрушек Луны, сидевшие на огромном телевизоре Philips с лучевой трубкой, изучающе смотрели на меня тупыми пластиковыми глазами.

Я повернулся к Элеоноре:

– Что тут за бардак, черт подери? Что случилось?

Она укусила ноготь указательного пальца и уставилась в угол, где лежала крышка люка; я обернулся и увидел, что все вещи Луны передвинуты.

Потом начала рассказывать.

Бессвязно. Не отрывая взгляд от люка. Я испугался – вдруг Эле и правда сошла с ума.

Глаза у нее блестели.

– Помнишь золотой рожок, который моя мама подарила Луне на крещение?

Еще бы. Редкостная безвкусица. Такая даже для босса мафии была бы слишком вульгарной.

– Сегодня утром я встала, начала собирать вещи и… в комнате Луны вдруг подумала. Помнишь, что сказала мама, когда давала его нам?

Этого я не помнил.

– Он принесет удачу. Не теряйте его. Поэтому я решила спуститься сюда и обязательно его найти, но чем дольше искала… Я забыла, куда мы его положили, открывала одну коробку за другой, наверное, целый час и… у меня случился нервный срыв и… извини.

Я вздохнул.

– Боже. Эле, ты могла мне позвонить… кулончик в кармане от коляски.

– Знаю, знаю, я в конце концов вспомнила… – Она оторвала взгляд от люка, потом несколько секунд смотрела на меня, улыбаясь во весь рот и напоминая сумасшедшую. – Но дело не в этом…

– Эле, какого черта происходит? Объясни все, в конце концов! Я уже не знаю, что и думать, – мой рассерженный голос прокатился эхом по подвалу и затерялся в темноте.

– Андреа, я нашла кулончик, а потом уронила его; он упал через прутья решетки на люке и… улетел вниз. Но звука никакого не было. Просто упал…

– Вниз – куда?

– Не знаю. В темноту. – Она задрожала, обхватив себя за локти; зубы стучали, как кастаньеты.

И правда тронулась, подумал я. Совсем крыша съехала. Надо уводить ее наверх.

– Эле, попробуй успокои…

– Посмотри, – перебила она меня. Голос сорвался на визг. – Посмотри. Сними крышку. Посмотри внимательно.

– Эле, пойдем домой, пожалуйста…

– Посмотри! – заорала она.

Потом провела руками по моему лицу, слегка сжав щеки ладонями, и сказала – если я сделаю, как она просит, то, возможно, сумею ее понять. У меня заболела голова: пульсация, начавшись у переносицы, подступила к вискам. Побыстрее бы вернуться в квартиру, принять душ, поужинать и завалиться спать.

Я глубоко вздохнул, подошел к люку, стараясь держать себя в руках, поднял крышку и прислонил ее к стене.

Канализационный люк.

И все.

Канализационный люк.