Стеклянные крылья - Катрине Энгберг

– Здание построено в 1785 году, и раньше здесь размещалась Королевская академия хирургии. В аудиториях проводили вскрытия.

Йеппе огляделся. Деревянные скамейки, выставленные полукругом вокруг кафедры, тянулись до самого верха. Из центра сводчатого потолка с кессонами свисал светильник с яркими лампочками.

Он сел на краешек кафедры.

– На театр похоже.

– Точно, – одобрительно кивнула Моника Кирксков. – Пару столетий назад вскрытия были маленькими пьесами. Потолок сделан по образцу римского Пантеона.

Она села рядом с ним – пахло от нее сиренью и смятой постелью.

– Вы здесь работаете?

Он мгновенно пожалел, что задал излишний и глупый вопрос.

– Я преподаю историю науки и философию истории. То есть я преподаю, занимаюсь исследованиями и курирую выставки в музее.

– И можете просветить меня насчет орудия убийства?

Йеппе откинулся назад, чтобы достать телефон из кармана.

– Все зависит от того, что вам известно заранее. – На ее лице появилась озорная улыбка. – Но да, моя специализация – старинные медицинские инструменты.

Йеппе нашел на телефоне фотографию.

– Это запястье жертвы, порезы оставило орудие убийства. Зрелище так себе…

– Я не испугаюсь.

Она наклонилась вперед и стала рассматривать фотографию руки Беттины Хольте. Затем встала и вышла из аудитории. Йеппе было слышно, как она открывает ящики в соседнем помещении. Через минуту она вернулась с каким-то предметом. Она держала его на раскрытой ладони, словно драгоценность.

Йеппе нахмурился. В руках у Моники Кирксков была маленькая латунная коробочка размером с кубик Рубика.

– И что это?

– Скарификатор. Конкретно этот собрание музея получило от моей бабушки по материнской линии, она выросла в Веннсюсселе и унаследовала его от своей бабушки по материнской линии. Это уже середина XIX века. – Она поставила коробочку на стол. – Прежде чем попасть в собрание музея, он служил мне как пресс-папье.

– А как им пользовалась бабушка вашей бабушки?

Йеппе потянулся за коробочкой.

– Стойте! Да, извините, но вы можете нечаянно его запустить, если нажмете не туда.

Йеппе убрал руку.

– Запустить? Скажите, что это за штуковина?

– Как я уже сказала, скарификатор. Давайте покажу.

Моника Кирксков осторожно взяла коробочку и нажала на кнопочку сбоку.

Дзынь!

Кристально чистый звук не оставлял сомнений: так выпрыгивает нож. Точнее говоря, ножи. Из коробочки торчало двенадцать маленьких лезвий. Они засверкали на ярком свете – блестящие и острые.

– Думаете, это и есть наше орудие убийства? Эти ножички даже краску на машине не обдерут.

– Конечно, об этом судить вам, но перфорированная артерия есть перфорированная артерия. – Она повернула ручку на верхушке коробочки, и ножички вернулись на место. – Как известно, не размер…

– Для чего он нужен? – перебил Йеппе.

Она села на кафедру рядом с ним и осторожно поставила механизм подальше.

– Это старинный медицинский инструмент. Скарификатор использовали при кровопускании, когда врачебная наука рассматривала болезнь как нарушение баланса, которое можно устранить. Вплоть до XX столетия люди соглашались на кровопускания – с помощью не только скарификаторов, но и, например, чаш, которые ставили на кожу, или толстых игл. Ходили к парикмахерам и пускали кровь, когда надо было побриться или постричься.

Она откинулась назад, опираясь на руки, – грудь натянула ткань рубашки.

Йеппе чуточку отодвинулся.

– Значит, изначально он предназначен не для того, чтобы ранить или убить?

– Точно нет. Убить скарификатором – то же самое, что играть Бетховена на флейте Пана. – Она продемонстрировала соблазнительную щель между передними зубами. – Им пользовались для того, чтобы очистить тело и вернуть баланс.

– Каким образом?

Она убрала волосы за плечи и стала объяснять:

– За один раз выпускают небольшое количество крови, например, десятую часть литра, и таким образом поддерживают в организме баланс. Считалось, что кровопускание выводит дурные соки. При серьезном заболевании могли выпустить значительное количество крови. Иногда кровотечение не останавливали, пока пациент не падал в обморок.

Она скрестила ноги. В воздухе повисло напряжение.

Йеппе вдруг перестал понимать, куда ему смотреть. Обстановку разрядил зазвонивший у него в кармане телефон.

– Извините, надо ответить. – Он встал и протянул ей свою визитку. – Позвоните мне, если вам придет в голову что-то, что может оказаться полезным. Спасибо, что уделили время, я сам найду выход.

Она улыбнулась.

– Не за что. Удачи в расследовании.

Йеппе бегом спустился по лестнице – ее глаза буравили его затылок, надрывался телефон. У двери он сбросил вызов и вышел на Бредгаде.

Мама. Опять.

* * *

Эстер де Лауренти убиралась, съев лишь половину ужина, и с удовольствием куталась в волшебную паутину, которую плела вокруг нее Мария Каллас, – Эстер даже не услышала, что в дверь позвонили.

Mi chiamano Mimì, il perché non so. Sola, mi fo, il pranzo da me stessa.[7]

Так красиво, так ужасно грустно, ведь впереди болезнь и смерть. В дверь снова позвонили. Она убрала иглу проигрывателя с пластинки и пошла к входной двери, возле которой уже лаяли собаки. Прежде чем открыть, она пригладила короткие, окрашенные хной волосы.

На лестничной площадке вполоборота к ней стоял мужчина – раньше Эстер его не видела. Услышав, что дверь открылась, он повернулся и удивленно на нее уставился, будто ожидал увидеть кого-то другого. Высокий, светло-зеленые глаза, глубокие ямочки на щеках, сильный подбородок, широкие плечи. Она непроизвольно засмеялась от восторга, но потом взяла себя в руки.

– Да? Вам чем-нибудь помочь?

Мужчина не ответил – просто стоял, улыбаясь.

Она отметила, что у него короткие седые волосы и что на лестничной площадке, застеленной линолеумом, он стоит босиком. Докса и Эпистема зарычали, и она завела их внутрь, оставив дверь чуть приоткрытой.

– Совсем забыл о правилах приличия. – Голос низкий и ясный, с легким акцентом. – Я ваш новый сосед снизу. Ален. На французский манер. – Он протянул ладонь и крепко пожал ее руку. – Да, извините, что вот так ворвался, но я распаковывал вещи и услышал музыку…

– Извините, слишком громко? Я иногда включаю.

– Можно ли слишком громко включить «Богему»? Вряд ли. Особенно когда Родольфо просит Мими рассказать о себе и признается ей в любви.

Он любит оперу. Эстер улыбнулась.

– Согласна. Пуччини много не бывает. Но обязательно говорите, если музыка будет вам мешать. И добро пожаловать в дом. Чудесное место.

– Начинаю подозревать.

Подмигнув ей, он рассмеялся; слишком широкая и открытая улыбка – ей стало неловко.

– А вам взамен придется терпеть запах моей еды. Вообще-то я пианист, но когда есть свободное время, всегда готовлю. Вот такой я повар, скажу я вам; вечно у меня то пот-о-фё, то стейк.

Пианист, который умеет готовить. Эстер почувствовала, как внутри – чуть ниже живота – что-то опустилось; такое же бывает на американских