История одного пистолета - Ежи Эдигей

После объявления о розыске и публикации словесных портретов для милиции наступили хлопотные дни: ежедневная почта приносила в Главное управление и во дворец Мостовских сотни писем. Их авторы высказывали самые разнообразные предположения или давали следственным органам «добрые советы».

Поступило много информации о людях, которые, по мнению их соседей или знакомых, жили явно не по средствам. Движущим мотивом большинству авторов этих писем служила обыкновенная человеческая зависть. Тем не менее каждое сообщение необходимо было проверить, поскольку оно могло в той или иной степени оказаться полезным для следствия.

Девяносто процентов писем было без подписей. Люди легко обвиняют, но часто не имеют достаточно гражданского мужества, чтобы указать свою фамилию даже тогда, когда знают, что милиция гарантирует сохранение тайны.

Во многих письмах указывались конкретные люди, имеющие сходство с бандитами. Тут подписи встречались чаще, однако большинство все же были анонимными. Сплошь да рядом автор заканчивал письмо словами: «Пока мне не хотелось бы сообщать свое имя и адрес, однако, если моя информация окажется полезной и приведет к поимке бандитов, со временем я дам о себе знать». Офицеры, ведущие следствие, не очень удивлялись такому нежеланию сообщать свои имена и фамилии. Они прекрасно понимали, что многие поступают так просто из страха. Бандиты доказали, что способны на все и прекрасно владеют огнестрельным оружием. Опасения анонимов в известной степени были оправданны.

«Похожих на бандитов» мужчин надо было увидеть собственными глазами. К ним посылались так называемые «физиономисты» — специалисты, умеющие распознавать преступников по фотографиям. Если при встрече с указанным человеком работник милиции убеждался, что произошла ошибка, дело ограничивалось короткой беседой. Если же физиономист приходил к выводу, что сходство действительно существует, производилась более тщательная проверка. У подозреваемого производили обыск, его допрашивали, устраивали очные ставки со свидетелями преступления. В первую очередь искали оружие и одежду, подобную той, что была на бандитах во время нападения.

Если принять во внимание, что письма шли буквально тысячами, нетрудно себе представить, как тяжело приходилось работникам милиции. То и дело они задерживали людей, которые внешне напоминали преступников и не могли подтвердить свое алиби в момент нападения.

К сожалению, нашлись «шутники», которые пытались таким способом свести личные счеты или сыграть прекрасную, по их мнению, шутку со знакомыми. Так, например, было получено анонимное письмо, в котором сообщалось, что один из бандитов — известный варшавский литератор. Сотрудники милиции, придя к нему домой, застали писателя в постели с высокой температурой — он болел гриппом. Сходство с одним из бандитов было весьма сомнительным, тем не менее пришлось допросить больного человека. Со времени нападения прошло больше месяца, поэтому литератор сразу не мог сказать, что делал вечером того дня, и лишь его жена припомнила, что у него тогда проходила серия авторских вечеров в Щецинском воеводстве и он целую неделю провел вне Варшавы.

Несомненно, это была «шутка» какого-то «доброжелательного» коллеги.

Нечто подобное пережил известный спортивный обозреватель, которому вдобавок еще пришлось провести несколько дней во дворце Мостовских. Его сходство с одним из бандитов, блондином, было и впрямь очень велико. Кроме того, журналист не помнил, что делал в день ограбления. Сначала он представил алиби, которое при проверке оказалось фальшивым. Как потом выяснилось, он просто спутал даты и сказал, что во время нападения был на собрании, милиция же без труда установила, что собрание состоялось накануне нападения на Новогродской. Только через три дня журналист припомнил, что делал в тот день, когда возле банка прозвучали выстрелы.

Следствие осложнялось еще и тем, что очевидцы преступления — а их было немало, — как правило, «узнавали» многих из показанных им людей. В спортивном обозревателе, например, почти все свидетели узнали одного из нападавших, хотя его показали в группе мужчин примерно того же роста и телосложения. Он даже блондином не был, разве что его волосы имели слегка рыжеватый оттенок.

Милиция вела следствие тщательно и быстро. Задержанных после установления их алиби освобождали — естественно, с извинениями за причиненные неприятности.

Но были случаи, очень трудные для проверки. Так, милиция получила сразу несколько писем, где сообщалось, что бандит скрывается под личиной научного сотрудника одного из варшавских институтов. Указывалось на его сходство с портретом высокого темноволосого бандита, отмечали, что он часто ходит в такой же куртке, какая была описана в объявлении о розыске. Кроме того, молодой ученый, по их мнению, жил на широкую ногу, несоответственно своим доходам: в течение последних трех лет купил кооперативную квартиру, машину — светло-зеленую «варшаву», ездил в отпуск за границу, приобрел телевизор, холодильник, новую мебель.

Очная ставка со свидетелями нападения оказалась для ученого фатальной: все без исключения указали на него как на преступника. Хуже того, его опознала среди двенадцати других лиц приглашенная во дворец Мостовских заведующая магазином на Варецкой. Именно он, по ее утверждению, в день убийства Богдана Покоры прогуливался по улице Тувима перед магазином, а до того часто туда заходил вместе со своим низкорослым напарником.

Актер оперетты, единственный человек, хорошо разглядевший светло-зеленую «варшаву», на которой, скорее всего, скрылись бандиты, сообщил, что показанная ему машина очень похожа на автомобиль преступников. Если к этому добавить, что ученый жил на Белянах, то есть сравнительно недалеко от места первого нападения, будет ясно, что улики против него оказались очень серьезными. Настолько серьезными, что прокурор, ознакомившись с материалами следствия, дал распоряжение задержать ученого на три месяца.

Алиби доцента тоже было сомнительным. Вначале он вообще не мог припомнить, что делал в день нападения — ведь с того времени прошло больше месяца, а уж он никак не предполагал, что может влипнуть в такую историю, и дневника не вел. Наконец ученый заявил, что в день убийства у него болела голова и после окончания занятий в институте он сел в машину и поехал прокатиться по Белянскому шоссе. Добрался до самого Модлина и оттуда повернул домой. В час нападения, вероятно, находился на шоссе где-то под Новым Двором.

Это объяснение милиция приняла довольно скептически. Вторая половина ноября — не та пора года, когда тянет совершать далекие одинокие поездки на автомобиле.

Правда, доцент уверял, что на обратном пути остановился в Дзеканове на автобусной остановке и посадил в машину какую-то женщину, но фамилии ее сообщить не смог. Как он понял из короткой беседы по дороге, у этой женщины были близкие родственники в Дзеканове, которых она часто навещала. В тот день тоже от них возвращалась и долго ждала опаздывавший автобус.

Ученый не мог ни описать, как выглядела женщина, которую он довез до Варшавы, ни сообщить какие-либо подробности, которые позволили бы милиции ее найти. Он помнил только, что его пассажирка вышла из машины на трамвайной остановке у института физкультуры и говорила, что живет на Мокотове.

От того, найдется ли эта женщина, зависело, будет ли молодой ученый быстро освобожден или его пребывание в следственной тюрьме затянется. Не исключалось даже, что на основании косвенных улик ему будет предъявлено обвинение в участии в преступлении. Правда, обвинение в том, что он живет не по средствам, отпало. Доцент был женат на дочери владельца пригородного хозяйства, кстати говоря, своей студентке. Огородник, рассматривая брак дочери как высокопрестижный, не жалел для молодых денег — а было их у него достаточно. Именно он купил молодоженам кооперативную квартиру и покрыл большую часть расходов на обзаведение хозяйством и мебелью, а также оплачивал их заграничные поездки. Огородник сам признался, что каждый месяц давал дочке по нескольку тысяч злотых и увеличил эту дотацию после рождения внука. Неудивительно, что при таком положении вещей доцент мог собственные доходы предназначить на покупку машины. Тем более что недавно он опубликовал научную работу и напечатал несколько статей в зарубежных журналах.

Однако, даже принимая во внимание помощь тестя, трудно было точно определить, сколько на самом деле тратил ученый. Поэтому показания огородника не могли считаться неоспоримым доказательством в пользу обвиняемого. Существовала вероятность, что в бюджет его зятя ежемесячной составной частью входят несколько тысяч злотых из денег, добытых путем ограбления почты на Белянах и кассиров на улице Тувима и на Новогродской. Поэтому милиция долго считала арестованного доцента подозреваемым номер один.