Зона поражения - Гарри Маккалион
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Человек, стрелявший в католического священника, сказал мне, что он выстрелил в него только после того, как тот подобрал оружие, лежавшее рядом с раненым боевиком. Это подтвердили мне по крайней мере два других человека, которые видели стрельбу. Один из них сказал мне, что священник не пытался подойти и оказать помощь раненому, а искал оружие и был убит только тогда, когда попытался его подобрать. В подобных обстоятельствах, с годами факты и вымысел всегда смешиваются друг с другом, так что сейчас, двадцать три года спустя, невозможно установить истину. Но в ту ночь я нисколько не сомневался: независимо от того, что утверждала ИРА, мы преподали вооруженным силам республиканцев очень кровавый урок.
Следующие две недели мы помогали патрулировать католические районы Фоллс, Спрингфилд-роуд и Баллимёрфи. Хотя уровень насилия уже спал, ненависть на улицах была настолько сильна, что ее можно было почти потрогать, и вся она была направлена со стороны католиков на нас. Женщины, выкрикивая свои оскорбления, доводили себя почти до истерического исступления. Меня воспитали католиком, хотя, честно говоря, я всегда относился к этому более чем скептически — никогда не видел в Глазго голодающего священника.
Периодически у нас возникали беспорядки, но уже далеко не такие страшные, как в дни, предшествовавшие арестам. Во время одного такого «бунта» в Баллимёрфи мы столкнулись с толпой, состоящей в основном из женщин среднего возраста. Наш водитель, которого звали Борис Бадл, от ярости готов был в них въехать. Вдруг из толпы раздался голос:
— Вот он! Я его вижу! Это тот, кто украл мою дочь!
Борис вскочил на капот «Лендровера», и его лицо побледнело.
— Вот черт, это же моя тёща!
Пришлось ему отступить на базу, в безопасное место.
Мы все больше и больше времени проводили в караулах в сангарах — обложенных мешками с песком армейских наблюдательных пунктах. Много раз во время долгих периодов караульной службы я разбавлял скуку пением. Мой голос звучал ровно так же, как жужжащая пила, режущая металл, и мои импровизированные выступления вынуждали местных жителей передавать командиру базы записки с просьбами: «Пожалуйста, угомоните поющего часового».
*****
Мы покинули Ольстер в последних числах сентября. Командировка, насколько можно было судить, была успешной. У нас было более пятнадцати подтвержденных уничтожений, но мы заявили о гораздо бóльшем количестве жертв. Оставался последний штрих. Мы возвращались домой на ночном пароме вместе с гражданскими лицами. Когда бар закрывался, большинство из нас уже были накачаны алкоголем, и один из гражданских, католик, стал выкрикивать оскорбления в адрес некоторых бойцов роты «В», называя их подонками-убийцами. Офицеры и сержанты пытались его осадить, но безуспешно. В конце концов они ушли, не желая присутствовать при начале беспорядков. Когда я выбрался из бара, он все еще горлопанил. Легенда гласит, что кто-то, хотя никто не знает кто именно, выбросил его ночью за борт. Было это или не было, точно сказать не могу, но, учитывая настроения, царившие в то время во 2-м батальоне, я бы нисколько этому не удивился.
До повторного возвращения в Ольстер оставалось менее пяти месяцев: время для отпуска, пары учений и тренировок, прежде чем мы снова окажемся в Белфасте. Я начал постепенно вливаться в культуру Парашютного полка, чему в немалой степени способствовал «Бесстрашный». Он был необычным человеком и мог бы выйти в офицеры, но на момент нашего знакомства этот человек абсолютно не был авторитарным. Солдатом он стал в пятнадцать лет, а к восемнадцати годам уже был самым молодым младшим сержантом в воздушно-десантной бригаде, но потом снова стал рядовым, потому что не хотел ответственности.
Обычно, наш выходной день начинался с позднего завтрака, прогулки в паб, который открывался в 11 часов, и выпивки до послеобеденного закрытия. Затем, если день был хороший, мы брали бутылку вина в парк. Наши разговоры обычно касались тем, о которых я никогда раньше не задумывался, то есть о том, как попытаться затащить в постель любую свободную девушку. В 4.30 пополудни мы быстро перекусывали и через час возвращались в паб, чтобы к семи часам уже накачаться алкоголем и затеять драку того или иного рода. Драки случались часто, поскольку в Олдершоте и его окрестностях квартировало порядка двадцати тысяч солдат. Женщин было очень мало, — ну, по крайней мере, очень мало тех, кто осмелился бы зайти в один из наших пабов. Для того чтобы начались неприятности, многого не требовалось: пабы, закусочные и стоянки такси превращались в бойни. Чаще всего по утрам в воскресенье вы просыпались с лицом, вымазанным своей или чужой кровью.
Типичная вспышка подобного рода беспредела произошла однажды субботним вечером в ресторане «Бейк-н-Тейк». У «Бесстрашного» была давняя вражда с одним из солдат из 3-го парашютного батальона. Своего врага он заприметил на другом конце стойки и предпринял упреждающую атаку. Когда я повернулся, то увидел, как два бойца соседнего батальона борются с моим маленьким другом. Бросив свою еду, я поспешил к нему на помощь и нанес удар более крупному из двух мужчин. Мой кулак обрушился на его бок, его голова дернулась от удара, после чего он повернулся ко мне с неторопливостью танка «Шерман». Это был Леон Маккевитт!
Отпустив «Бесстрашного», которого он пытался держать, Леон нанес удар по моей голове. Его кулак прошел мимо буквально на долю дюйма и прозвучал как удар тесака, рассекающего воздух. К счастью для меня, два солдата из 9-го эскадрона (инженеры-парашютисты) оттащили меня назад. «Бесстрашному» повезло меньше. Следующий удар Леона попал точно в цель, сломав ему нос в двух местах. После того, как внизу на дороге был замечен мобильный патруль Королевской военной полиции, все разбежались.
Через нескольких дней я узнал, что Леон наводит справки о молодом парне, который его ударил. Узнав мое имя, он пустил слух, что следующая встреча окажется для меня последней. Когда в один из дней я увидел,
