Кощеевич и война - Алан Григорьев

— Не опоила, а облегчила страдания. Агония может длиться много дней. Ты хотела для брата такой участи?

Яромир вздохнул. Это походило на признание. Дело выглядело решённым, но он всё-таки решил уточнить для порядка:

— Если дать человеку зелье из восьми цветков сон-травы, он больше не проснётся. Это так?

Целительница молчала. Наверное, поняла, что сболтнула лишнего. И в этот момент от толпы отделился худой старик. Яромир узнал его: Светозар, главный лекарь. В прошлом старик состоял при царе, но с Ратибором они что-то там не поделили, и Светозара сослали к войскам — подальше от Светелграда. А может, не сослали, может, сам ушёл — Яромир не вникал.

— Восемь цветков сон-травы слишком много для здорового человека. Но мы говорим о тяжело раненном. Если вам интересно моё мнение, юноша, я бы сказал, что действия Огнеславы совершенно оправданы.

Вот, значит, как её зовут: Огнеслава. (Яромир подумал, что громкое имя совсем не подходит целительнице. Где же там огонь? Лёд один да надменность.) Признаться, он испытал некоторое облегчение: после вмешательства Светозара рассудить спор стало намного легче.

— Тем лучше. — Яромир поклонился старику, признавая за ним право свидетельствовать. — Значит, Огнеслава не виновата в смерти моего воина. Душица должна извиниться. Всем спасибо, представление окончено.

Народ послушно начал расходиться.

— Извиниться?! Ни за что! — ахнула воительница. — Яромир, ты же наш старшой. Ты вообще на чьей стороне?

— На стороне справедливости, конечно. Я понимаю, тебе тяжело и больно. Но не вини целительницу. Вини Навь и Кощеевича. — Он старался говорить мягко и участливо, но Душица заботы не оценила.

— Старик просто выгораживает ученицу, — прошипела она.

— Уймись. Светозар не какой-нибудь полукровка, врать не станет.

Старик поклонился, обнял Огнеславу за плечи и увёл к палаткам целителей. Душица попробовала было рыпнуться следом, но Яромир не пустил.

— Значит, ему веришь, а мне — нет? — Она сжала кулаки и выпятила нижнюю губу. Ну, сейчас точно что-нибудь ляпнет, о чём будет потом жалеть. И точно! — Огнепёскин хвост ты, а не командир! Была бы тут Северница, она бы по правде рассудила. А ты… ты её мизинца не стоишь!

Голос у Душицы был звонкий. Яромир сам не понимал, что его больше задело: несправедливые слова подчинённой или то, что её услышали люди?

— Пшла вон… — процедил он сквозь зубы. — Посиди в остроге, подумай над своим поведением.

Душица зло сверкнула глазами и явно хотела ещё что-то сказать, но тут донёсся крик:

— Сестра!

Яромир вздрогнул. Ему показалось, что он слышит голос Горностая. Сердце забилось: а вдруг выжил? Но чуда не случилось. Из-за палаток показался хромающий Соловей, которого вели под руки двое целителей. Подойдя, он обнял Душицу, и та зарылась носом в его плечо. Соловей тронул губами светлую макушку сестры, стал гладить её по спине, а сам сделал знак Яромиру: мол, уйди. И он послушался. Сзади донеслись судорожные всхлипывания. Плакали оба: и Душица, и Соловей. Эти двое да простачок Мох — всё, что осталось от отряда…

Может, воительница права, он и впрямь плохой командир? Во рту стало солоно: Яромир сам не заметил, как прокусил губу до крови. Он больше не злился на Душицу и не хотел посадить её под замок. Всяк по-своему переживает горе. Случись что с Радмилой, он сам повёл бы себя не лучше. Ох, только бы с сестрицей было всё в порядке… Она да царевич — ближе этих двоих у Яромира никого нет.

Мысленно он попросил всех богов хранить Радмилу и Радосвета. Ведь война — злое время. А война во время зимы — ещё злей. А после отправился в свой походный шатёр. Помнится, прежде он фыркал, мол, живём как навьи кочевники, а теперь привык. Даже запах отчего дома подзабыл. Теперь шатёр пах для него домом: овчиной и собачьей шерстью (симаргл Вьюжка любил спать в обнимку с хозяином), терпким дымом и ламповым маслом.

Оставшись один, Яромир налил себе выпить, зажёг свечу и произнёс над пламенем двадцать имён. После небольшой заминки добавил ещё одно: Горностай.

Пойло из кружки обожгло горло, но глаза остались сухими — ни слезинки не пролилось. Может, если бы удалось заплакать, стало бы легче? Но Яромира словно приморозило. А вдруг чары Кощеевича коснулись и его сердца? Нет-нет, с чего бы? Он этого Кощеевича не видел даже, только слыхал, что тот довольно молод. Немногим старше самого Яромира. У-у-у, бессмертная навья сволочь!

Он ударил рукой о стол, разбивая костяшки в кровь. Раз. Другой. Третий. Потом хватил опустевшей кружкой об пол. Та разлетелась в осколки, но этого было мало. Следом за ней Яромир отправил глиняный кувшин, а потом раскидал в стороны лежавшие на столе свитки и замер, тяжело дыша.

Кто знает, что ещё подвернулось бы ему под горячую руку, но тут с улицы донёсся Вьюжкин лай. Радостный, призывный. И мыслей коснулось невысказанное счастье симаргла. К шатру приближался свой. Друг.

Яромиру стало стыдно за беспорядок, и он поспешил выйти навстречу, гадая, кого же там принесло.

Вьюжка радовался не зря. Завидев гостью, Яромир сам чуть не запрыгал от восторга.

— Радмила! — Он сгрёб сестру в могучие объятия. — Слава богам, ты жива! Я так волновался. Мне доложили про колдовской круг. И Кощеевича.

Колени едва не подкосились — напряжение, которого Яромир всё это время не замечал, наконец-то отпустило.

— Я же обещала, что никогда не брошу своего братишку.

Радмиле пришлось встать на цыпочки, чтобы пригладить его волосы. Младший брат давно её перерос и сменил деревянный меч на стальной. Но рядом с ней Яромир порой чувствовал себя ребёнком. А вот и слёзы пришли, когда их уже не ждали. Пришлось смущённо вытирать лицо рукавом рубахи, но Радмила не осуждала.

— Я здесь. Рядом. Всё хорошо.

Вьюжка пританцовывал рядом и лизал