Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За дверью послышалась какая-то возня и голос хозяйки:
— Ну, иди, домовой, черти тебя носят!
Дверь открылась, и из темноты коридора влетел выпихнутый поросенок, поскользнулся на паркете и остолбенел; остановившись поперек комнаты, хрюкнул.
— Это еще зачем сюда?
— Затем, что у соседей был. Спасибо, хватилась, а то бы свистнули.
— Ты бы еще корову сюда привела, — сказал угрюмо швейцар.
— А у тебя только бирюльки на уме… Вот хозяина-то бог послал…
— Ну, старуха, будет тебе…
— Да как же, батюшка: барство некстати одолело. Первое дело из подвала сюда взгромоздился. Грязно ему, видите ли, там. Умные люди на это не смотрят, а глядят, как бы для хозяйства было поудобнее. Теперь вон на нашем месте, что поселились, — у них коза прямо из окна в сад выходит. А тут поросенка сама в сортир носи. А лето подойдет, погулять ему, — нешто его, демона, на пятый этаж втащишь. И опять же каждую минуту выселить могут. Это сейчас-то отделываешься: лестницу водой поливаешь, а летом, брат, не польешь…
На лестнице опять послышался какой-то крик и странные звуки, похожие на трепыханье птицы в захлопнувшейся клетке.
— Что это там, вот наказанье. Пойди посмотри.
Швейцар вышел, и хозяйка продолжала:
— Вон соседи у нас — какие умные люди, так за чистотой не гонятся. Нарочно даже у себя паркет выломали, чтоб никому не завидно было, два поросенка у них в комнате живут, да дров прямо бревнами со снегом навалили. А окно разбитое так наготове и держат — подушкой заткнуто, — как комиссия идет, они подушку вон и сидят в шубах. Так у них не то чтоб комнату отнимать, а еще их же жалеют: как это вы только живете тут? А они — что ж, говорят. изделаешь, время тяжелое, всем надо терпеть. Вот это головы, значит, работают.
— Верно, матушка, верно.
— Тоже теперь насчет лестницы: освещение было сделал, мои матушки! Ну, лампочку-то хоть на другой день какие-то добрые люди свистнули. Я уж говорю: что ж ты, ошалел, что ли? Сам в омут головой лезешь. Теперь кажный норовит в потемочках отсидеться, а ты прямо на вид и лезешь. Вот теперь темно на лестнице, сам шут голову сломит, зато спокойны: ни один леший за комнатой не лезет, от всякого ордера откажется. Намедни комиссия приходила, чуть себе затылки все не побили: поскользнется, поскользнется, хлоп да хлоп!
Вдруг на лестнице послышался голос швейцара, который кричал на кого-то:
— Куда ж тебя черти занесли? Не смотрите, а потом орете. Вот просидела бы всю ночь тут, тогда бы знала.
Швейцар вернулся в свою комнату и с досадой хлопнул дверью.
— Что такое там? — спросила жена.
Швейцар повесил картуз на гвоздь, потом сказал:
— Старуха какая-то не разобралась в потемках, вместо двери в лифт попала да захлопнулась там.
1917
Наследство
Поезд медленно взбирался на подъем. В стороне от полотна дороги виднелась усадьба с елками.
Посередине зеленой лужайки с бывшими когда-то цветниками возвышалась груда битых кирпичей и мусора. А по сторонам стояли с раскрытыми крышами амбары и сараи, с сорванными с петель дверями и воротами.
— Вон они, умные головы, что тут наработали, — сказал сидевший у окна вагона рабочий в теплом пиджаке и шапке с наушниками.
— Заместо того чтобы народное добро сберечь, они по ветру его пустили.
— У нас тут везде так-то, — отозвался сидевший против него мужичок в полушубке, поминутно почесывавший то плечо, то под мышкой. — Я сторожем в саду был у нашего помещика, — вроде как садовник, — так все по бревну растащили. Дом был громадный, полы эти, как их… паркетные были, а в сенцах пол мраморными плитками весь выстелен был. Так их ломали, эти плитки-то, да таскали домой. Через месяц на этом месте только куча кирпичей осталась, не хуже этого. Вот, ей-богу.
— Ну, вот, — сказал рабочий, — от большого ума.
— Потом сторожем меня от обчества к усадьбе приставили от разграбления, продолжал мужичек.
— Что ж ты, сторожем был, а у тебя только кирпичи остались?
— Одна проформа, — сказал мужичок, махнув рукой и посмотрев в окно. — Им говоришь, а они: «Мы, говорят, тебя поставили, значит, мы хозяева. А то, говорят, вовсе прогоним, если воровать мешать будешь». Ну, недели две всего и посторожил.
— А от кого сторожил-то? — спросил кто-то.
— От кого… А кто ее знает, от кого. Для порядка, — сказал мужичок. — Да мне и не платили ничего, только что сам утаишь, то и есть.
В это время вошел новый пассажир, малый в картузе с острыми краями и с причудливой тросточкой, так что все сначала посмотрели на тросточку, а потом уже на него.
— Можно сказать, в наследство богатство досталось, — сказал рабочий, бросив взгляд на тросточку, — и ежели бы люди с разумом да с образованием, так тут бы таких делов наделать можно. Небось сами в закутах живете, а какой домино своротили ни за что.
— Я тут ни при чем, — сказал мужичок, — я брал, что без лому. И другие бы ничего. А тут в соседней деревне как стали тащить, поневоле себе… Там целыми возами возили.
— Целыми возами! — сказал старичок из мещан в пиджаке и с толстым шарфом на шее, придвинувшись поближе к говорившим.
— Умные головы… — сказал опять рабочий, угрюмо глядя в окно, — заместо того чтобы с пользой употребить, они его по бревну…
— Покамест ты их с пользой-то будешь употреблять, от них щепки не останется, — сказало дружно несколько голосов.
— Сначала захвати, а потом будет что с пользой употребить, — сказал еще голос невидимого пассажира откуда-то сверху. Очевидно, он лежал на самой верхней полке и, свесив оттуда голову вниз, слушал, что говорят.
— У нас тоже иные умники так-то вот говорили, все ждали, не трогали, а на поверку остались без всего, — сказал мужичок в полушубке.
— Это что там говорить. Бобы-то разводить всякий…
Рабочий, на которого напали со всех сторон, казалось, был сконфужен и некоторое время не находил что сказать. Потом вдруг обернулся к мужику, который в это время свертывал папироску, положив на колени кисет с махорчиками по углам, и спросил его в упор:
— К какой партии принадлежите?..
Все замерли, повернувшись к мужичку и ожидая, что он скажет.
— Социалисты мы… ну? — ответил мужичок, глядя прямо в глаза рабочему, как будто он