Кошки-мышки - Джеймс Паттерсон

– Ого! Шоколадка, у тебя уже голова дымится. Ты в курсе? – Сэмпсон сначала взглянул на меня, а потом обратился к симпатичным попутчикам, сидящим напротив: – Такие маленькие белые колечки дыма. Здесь и здесь. Вам видно?

Он наклонился ко мне и принялся похлопывать меня свернутой газетой по голове, словно пытаясь сбить несуществующее пламя.

Сэмпсон умудряется даже с невозмутимым холодным видом разыграть настоящий фарс. Перемена атмосферы в вагоне не заставила себя ждать. Мы оба расхохотались, и даже наши попутчики оторвались от своих газет, ноутбуков, чашечек с кофе и добродушно заулыбались.

– Фу! Ну, пожар, кажется, потушен, – вздохнул Сэмпсон и захихикал: – Да, приятель, но голова у тебя все равно осталась горячей. Даже страшно прикасаться. Наверняка внутри нее кипели какие-то мудрые мысли. Я угадал?

– Не совсем. Я думал о Кристине, – скромно произнес я.

– Лгунишка. Если бы ты думал о Кристине Джонсон, то пожар возник бы совершенно в другом месте. Кстати, как у вас идут дела? Если, конечно, я имею право задавать подобные вопросы.

– Она великолепна, она лучше всех, Джон. Она неповторима. Она умна и одновременно так забавна. Хи-хи, ха-ха.

– К тому же она почти так же привлекательна, как Уитни Хьюстон, и беспредельно сексуальна. Но это не ответ. Мне интересно узнать, что происходит между вами? Ты скрываешь от меня свою любовь? Моя персональная шпионка, мисс Дженни, доложила, что на днях у вас состоялось свидание. Так ведь произошло величайшее событие, а ты мне ничего не сказал?

– Мы ходили обедать в «Кинкейд». Прекрасно провели время. Отличная еда, приятная компания. Ну, Разве что остается одна ма-а-аленькая проблемка: Кристина боится, что меня убьют на работе и поэтому не хочет со мной связываться. Она до сих пор оплакивает своего мужа.

Сэмпсон понимающе кивнул, а затем сдвинул свои темные очки на нос, чтобы посмотреть на меня при дневном свете:

– Интересно. Все еще оплакивает, говоришь? Это только доказывает, что она достойная женщина. Между прочим, раз уж ты начал запретную тему, могу кое-что сообщить тебе по большому секрету. Если тебя действительно когда-нибудь пришьют, то твоя семья будет носить по тебе траур целую вечность. Я лично понесу факел горести во время похоронной церемонии. Вот так-то. Хотя, наверное, ты все это и сам знаешь. Итак, двое влюбленных, соединенных звездами, все же собираются на следующее свидание?

Сэмпсон любит иногда разговаривать со мной так, будто мы с ним – две подружки из романа Терри Макмиллан. Частенько это бывает как нельзя к месту, что, в общем-то, среди мужчин – явление редкое. Особенно если учесть, какие крутые парни мы с Джоном. Теперь он разошелся вовсю.

– Мне кажется, вам вдвоем просто здорово. Да не один я так считаю. Об этом говорит уже весь город. И твои дети, и Нана, и тетушки.

– Неужели?

Я поднялся со своего места и устроился в другом кресле, через проход. Рядом никого не оказалось, и я спокойно развернул свои записи о Гэри Сонеджи и принялся заново перечитывать их.

– Я думал, что до тебя мои намеки никогда не дойдут, – громко объявил Сэмпсон и пересел, оказавшись напротив меня и развалившись своим огромным телом сразу на двух креслах.

Как всегда, работать с Сэмпсоном было на удивление приятно. Кристина была не права, посчитав, что я обиделся. Сэмпсон и я собирались жить вечно. Нам даже никогда не понадобятся услуги Министерства здравоохранения или пилюли, поддерживающие организм в полном порядке.

– Мы схватим эту задницу Сонеджи сразу же, – уверенно заявил Джон. – Кристина полюбит тебя так же сильно, как ее уже полюбил ты. Все будет просто замечательно, Шоколадка. По-другому и быть не может.

Не знаю, почему, но я пока что не слишком верил в это.

– Я знаю, что ты сейчас проворачиваешь в голове какие-то мрачные мысли, – заметил Сэмпсон, даже не глядя в мою сторону. – Но скоро ты сам все увидишь. На этот раз нас всех ждет самый настоящий счастливый конец.

Глава 25

Мы с Сэмпсоном прибыли в Нью-Йорк около девяти часов утра. Я живо вспомнил песню Стиви Уандера о человеке, который впервые приезжает в Нью-Йорк и сходит с автобуса. Он чувствует одновременно и надежду на будущее, и страх перед огромным городом. Он ожидает очень многого. Наверное, большинство людей чувствуют себя так же. Это какая-то универсальная реакция.

Пока мы поднимались по крутым каменным ступеням от подземных путей на Пенн Стейшн, у меня появилось какое-то предчувствие относительно нашего дела. И если я окажусь прав, значит, Сонеджи действительно совершил убийства и здесь, и в Вашингтоне.

– По-моему, я кое-что откопал относительно Гэри, – сообщил я Джону, когда мы приближались к ярким лампам, сияющим на самом верху лестницы. Он повернулся ко мне, но не замедлил шага.

– Я даже не буду гадать, Алекс, потому что моему мозгу далеко до твоего, – заявил он, а потом пробормотал: – И слава Богу за это, Спасителю нашему. Я согласен быть твоим Братом-Болваном.

– Ты хочешь, чтобы я оставил свое предположение при себе? – удивился я. Со стороны главного терминала доносилась музыка. По-моему, в репродукторах звучали «Времена года» Вивальди.

– В общем, в настоящее время я стараюсь приложить все усилия для того, чтобы мысли о Сонеджи и его яростном шоу не вывели меня из равновесия и не вогнали в депрессию. Так расскажи мне поскорее, что пришло тебе на ум.

– Когда Сонеджи находился в Лортонской тюрьме, и мы с ним частенько беседовали, он поведал мне о том, как мачеха запирала его одного в подвале, еще совсем маленького. Он был просто одержим рассказами об этом.

Джон склонил голову набок:

– Ну, получше узнав характер Гэри, я все-таки не могу полностью обвинять в черствости эту несчастную женщину.

– Она держала его там по несколько часов подряд, иногда целые сутки, если его отец в это время уезжал из дома по делам. Она выключала в подвале свет, но Гэри научился припрятывать свечи. И вот он зажигал их и начинал читать о похитителях людей, насильниках, серийных убийцах и прочем отребье.

– И что же дальше, доктор Фрейд? Эти убийцы стали для него образцами для подражания с самого детства?

– Что-то вроде того. Гэри поделился со мной мыслью о том, что, читая обо всех этих зверствах, он мечтал заняться тем же, как только выберется наружу. Его идея фикс заключалась в том, что, выбравшись из темного подвала, он сразу же обретет свободу и власть. Сидя в своем подземелье, он только и думал о том, что совершит, едва выберется оттуда. Кстати, тебе не кажется, что и здесь, и на Юнион Стейшн тоже какая-то подвальная атмосфера?

Сэмпсон продемонстрировал свои великолепные белые зубы. От этого создавалось впечатление, что он относится к вам куда лучше, чем на самом деле:

– Все эти подземные тоннели сродни подвалу из детства Сонеджи, верно? И вот когда он выбирается наружу, то распоясывается и начинает мстить всему миру.

– Я думаю, это неотъемлемая часть того, что происходит сейчас, – согласился я. – Но с Гэри не так все просто. Это лишь одна из черт. Это всего лишь начало.

Наконец мы выбрались на главный уровень Пенн Стейшн. Возможно, этим же путем вышел в город и Сонеджи, прибывший сюда накануне. Все больше и больше я склонялся к мысли о том, что полиция Нью-Йорка полностью права. Сонеджи и есть тот таинственный вокзальный убийца.

Я обратил внимание на толпу отъезжающих, сгрудившихся возле табло с расписанием отправляющихся поездов. Мне казалось, что Сонеджи стоял на том же месте, где сейчас находился я, и вживался в окружающую обстановку – освободившийся из мрака подвала для того, чтобы снова стать Злым Мальчиком! Все еще жаждущий совершать преступления века и удачно воплощать в жизнь свои безумные фантазии.

– Доктор Кросс, я полагаю?

Я услышал громко произнесенное свое имя, как только мы с Сэмпсоном вступили в зал ожидания вокзала. Мне улыбался странно одетый, бородатый мужчина с золотой серьгой в ухе, протягивая ладонь для Рукопожатия.

– Детектив Маннинг Голдман. Очень хорошо, что вы приехали. Гэри Сонеджи был здесь вчера, – в его тоне чувствовалась железная уверенность.

Глава 26

Мы с Сэмпсоном поздоровались с детективом и его молодым напарником, который, как казалось, во всем разделял мнение Голдмана. На Маннинге была голубая спортивная рубашка, три верхних пуговицы которой он расстегнул. В вырезе виднелась полосатая майка и густейшая серебристо-рыжая поросль, доходящая до самого подбородка. Напарник Голдмана облачился с ног до головы во все черное. И если говорить о странных парах, то Оскар и Феликс были мне как-то ближе.

Свое повествование Маннинг начал с того, что нам уже было известно о произошедшем на Пенн Стейшн. Нью-йоркский детектив весь излучал энергию и трещал, как пулемет. Свои слова он подкреплял оживленной жестикуляцией, и, казалось, ни на минуту не сомневался в своих способностях и правильности поступков. То, что он вызвал нас принять участие в расследовании, только доказывало это. Наше появление его ничуть не смущало.