Третий знак киберкалипсиса - Андрей Матвеев

Бонза снял с пояса нож и подошел к первому ящику. Тот был не из дерева, а из металла, крышка плотно закрыта, сбоку - замок.

Он попытался поддеть крышку ножом, но ничего не вышло.

Равно как ничего не вышло из попытки открыть ножом замок.

Солнце припекало все сильнее, скоро надо будет возвращаться.

Бонза огляделся в поисках подходящего камня.

Все слишком большие, такие одному не поднять.

Вот бы размером с футбольный мяч найти…

Отчего-то он вдруг вспомнил, как мальчишкой играл в футбол. В том мире, которого давно уже нет. Они собирались вечером и пинали мяч до поздней ночи, пока родители не загоняли их домой. На воротах обычно стоял Толстяк, Лох был в нападении, сам он - в полузащите…

Камень размером с футбольный мяч все-таки отыскался. Бонза взял его двумя руками, тот оказался таким горячим, что пришлось сразу же положить его обратно.

- Горячий? - тупо поинтересовался Кирдык. - А ты водой его полей!

- Умник! - огрызнулся Бонза и снова поднял камень с земли. Отчего-то на этот раз он был уже не таким горячим. Бонза поднес

его к ящику, примерился и стукнул несколько раз по замку.

Наконец замок с каким-то непотребным звуком чавкнул и отвалился, Бонза отбросил камень и откинул крышку.

Посмотрел внутрь и сразу же закрыл.

- Эй, - сказал Кирдык, - я тоже хочу.

- Маленький еще! - проговорил Бонза. - Тебе туда лучше не смотреть!

- Это еще почему? - обиделся Кирдык.

- Умрешь со страха! - хохотнул Бонза.

Кирдык внезапно задышал еще сильнее, было видно, как лицо его покрылось крупными каплями пота.

- Это ведь я нашел! - наконец выдавил он.

- Нашел, нашел! - проговорил Бонза, а потом добавил: - Ну а теперь забудь, придет время - покажу!

- Обманешь! - чуть не плача сказал Кирдык.

- Успокойся, - ответил Бонза, - там ничего интересного…

- Все равно покажи! - ныл Кирдык.

Проще всего было набить ему морду, но тогда Кирдык мог обидеться и донести на него Старшей Матери. С него станет, наложит в штаны от страха и настучит. Так что придется показать, хотя что он там увидит…

- Смотри! - Бонза откинул крышку.

Кирдык уставился в ящик, там, завернутые в промасленную бумагу, лежали какие-то длинные штуковины.

- Чо это? - спросил Кирдык.

- Штуки разные, - лениво ответил Бонза, - инструменты. Тут ведь каменоломня, приходили рабочие, что-то копали, ну а это - насадки для копания…

- Камни не копают! - сказал Кирдык.

- Значит, для взрывания… Есть это нельзя…

- Значит, зря нашел? - обиженно спросил Кирдык.

- Кто знает, - так же лениво ответил Бонза, - пусть лежат, может, пригодятся…

- Обратно хочу! - заныл Кирдык и добавил: - Жарко, дай еще попить!

Бонза закрыл ящик, положил на место доски и лишь потом протянул Кирдыку фляжку.

Тот опять начал булькать, но Бонза уже не считал глотки, а думал, как ему одному перетащить все это из каменоломни.

Ящик, полный автоматов. В другом, скорее всего, патроны. В третьем, наверное, что-то подобное. Пулеметы, пистолеты, мины, гранаты. Три ящика, которые изменят судьбу мира, ведь если его нельзя спасти, то можно уничтожить, теперь у него есть чем.

К жилищу они вернулись уже под вечер. Кирдык сразу завалился спать, а Бонза пошел на реку и долго плавал в заводи, потом растянулся на берегу и начал думать, где бы все это припрятать.

И вспомнил про пещеру.

Там точно никто не найдет.

Про нее никто не знает, он случайно наткнулся на лаз, когда бродил по холмам в самом начале лета. Забрел в лес и наткнулся.

Когда он снова пойдет в каменоломню, то Кирдыка с собой не возьмет.

А ходить ему придется много раз, за один день все три ящика не перетащить. Месяц, два…

Перетащил он все лишь к концу лета, теперь оставалось одно: ждать.

И, кажется, он дождался.

Как только наступит карнавал. В первую же ночь. Если никто не помешает. Внезапно он чувствует, как кто-то подходит сзади и останавливается у него за спиной. Он знает эти шаги и знает, что сейчас последует. Мягкая ладонь коснется его плеча, и ему не останется ничего, как встать и пойти. Его опять выбрали, недаром ему иногда все еще кажется, что если бы Лох свистнул тогда сильнее, то и в тот, последний, раз они досмотрели бы кино до самого конца.

10.

Неправильность мироздания - вот что смущало ее с того самого дня, как все изменилось.

Именно смущало - самое, пожалуй, точное определение.

Разница между тем, что было когда-то, и новой реальностью, окружающей ее уже столько лет, заключалась лишь в одном несущественном слове.

Счастье.

Смешном, кособоком, забытом на вкус, как шоколадные конфеты.

Если оно и не было синонимом света, то существовало где-то рядом, как всегда рядом витали воспоминания. Они оживали ночами, и не было никакой возможности их убить.

И новую жизнь Старшая Мать старалась выстроить так, чтобы уничтожить любые намеки на то, что когда-то существовала иная жизнь, в которой с детства каждый был уверен в одном: уж он-то точно вырастет счастливым и все у него сложится хорошо.

Никто из детей не знал слова «счастье», даже младшие матери не понимали, что оно означает.

Запретный ряд слов: «счастье», «любовь», «мечта»…

Старшая закрыла глаза. Сон не шел, хотя Бонза честно выполнил свое сегодняшнее предназначение - тело до сих пор сладко ныло и было удовлетворенным, чего она не позволяла себе уже очень давно, несколько месяцев, да и этой ночью ничего бы не произошло, если бы не необходимость.

Понять, что происходит.

Учуять запах, ощутить новый вкус.

У событий всегда есть запах и вкус. То, что произошло, пахнет совсем не так, как то, что лишь должно произойти, вкус прошлого и будущего всегда разный. Новый запах Бонзы был угрожающим, от него пахло железом, а еще чем-то кисловато-горьким, да и вкус изменился - раньше, когда Старшая пробовала губами его кожу, та была довольно приятной, разве что мыться ему стоило почаще. А сегодня это была кожа дикого зверя. Каждая клеточка налилась ненавистью - пальцы Старшей хорошо ощущали это. Что-то действительно происходит, но вот что?

Она лишь чувствовала и никак не могла увидеть.

Кто-то лег рядом. Маленькое, покрытое короткой шерстью тельце. Голове стало тепло, котоголовы всегда ложатся вот так, почти на лицо. И внутри у них мгновенно начинает работать какой-то невидимый моторчик. Старшей внезапно стало почти хорошо, она снова расслабилась.

«Он хочет тебя убить…»

Слова были написаны прямо на ночном небе, красиво выведены каллиграфической вязью между россыпей звезд.

Она не видела неба сквозь крышу жилища, но знала: слова действительно там, четыре слова в самом центре ковша Большой Медведицы.

Он…

Хочет…

Тебя…

Убить…

Котоголов продолжал урчать, но тело ее опять напряглось, внизу живота заныло, спазм продолжался недолго, однако был таким сильным, что ей пришлось стиснуть зубы.

Она искала ответ, но найти его никак не могла.

Все время ходила где-то рядом.

Наверное, ей надо было спросить его напрямую, когда мужчина лежит на женщине, то женщина всегда может надеяться на то, что ей ответят честно. Собственно, это и помогало ей столько лет знать все, что происходит в племени. Они лежали на ней, они соприкасались с той частицей божественного, что она несла в себе. И отвечали на все вопросы, которые она задавала шепотом. Такой же ритуал, как и карнавал, вопрос - ответ; еще одно лето призраком стало, вот и пришла пора карнавала - эти слова не написаны на небе, просто заклинание, магическая формула, совсем другое, когда невнятный голос произносит: «Он хочет тебя убить…»

Хотелось бы знать за что.

Она открыла глаза, в жилище было темно, все спали. Бонзе давно пора на мужскую половину.

Интересно, понял ли он, отчего она сегодня опять выбрала его, да и почему вообще решила сделать это перед карнавалом.

Котоголов недовольно дернулся и заворчал. Потом встал, потянулся и ушел в глубь жилища.

Сон не шел, вокруг опять мельтешили призраки.

Серые, бесплотные тени с неразличимыми лицами.

Иногда она пыталась вспомнить лица тех, на пустыре, но они тоже давно уже стали неразличимы, просто сгустки чего-то темного, лишенные не только ртов, но и глаз.

Счастье не есть синоним света, но они всегда рядом…

Свет - это тепло, это отсутствие тьмы…

Счастье - это тоже тепло и тоже отсутствие тьмы…

Опять спазм - может, она зря сегодня позвала Бонзу?

Он опять заставил ее почувствовать себя женщиной, и теперь у нее внутри все болит, как болит и душа.

Один из призраков присел на корточки рядом с ней и начал что-то говорить, слов не было слышно, хотя она разбирала каждый звук, он возникал внутри ее головы почти бесшумно, потом становился громче, еще громче, пока не затухал, а на его месте возникал новый.

Первое слово было «тебе»…

- Тебе! - сказал призрак.

Старшая села на лежанке, она не успела одеться, но призраку было все равно, он продолжал сидеть рядом какой-то мешковатой серой массой, и слова все так же возникали у нее в голове - отдельными звуками, собирающимися внезапно в длинную и осмысленную цепочку.