Рыцарь нашего времени - Татьяна Веденская

И не потому, вернее, не только потому, что Гришка Ершов был чертовски смазлив — и знал это, и умел подать себя, и широко этим пользовался, — но и потому, что была в нем какая-то легкость, свойственная только молодым, страстным и безответственным мужчинам, и которой не было и в помине в неуклюжем Диме. Все в Диме было не таким, начиная с фамилии, по-тюркски Кара означает — черный. По-русски тоже ничего хорошего. Но бог с ней, с фамилией. Что делать с ростом? С пивным животом, с любовью к еде, к пирожным. Что делать с тем, что краснеешь непроизвольно? Да, не мачо, не мачо. Девушки таких не любят.

Можно было, конечно, убедить себя в том, что Гриню Ершова девушки тоже любят не за красивые глаза, а за звание продюсера, которое всегда действует на женщин магически. Но было бы глупо обманывать самого себя. Гриню любили все. Когда-то и сам Дима Кара был буквально помешан на Грине, хотел на него походить и даже вещи в магазине покупал такие же, как у Грини. Только вот смотрелись они на Диме совершенно иначе. И о том, чтобы влезть на мотоцикл, Дима даже не мечтал. Черный Гринин конь его только пугал. Гриня же смотрелся просто потрясающе, когда подлетал к «Стакану» на этом жутком чудище, снимал блестящий шлем, зачесывал ладонью назад растрепавшиеся темные волосы и поднимался — в кожаной куртке и кожаных штанах. Такой может поразить любую. Кожаный костюм Гриня специально заказывал по Интернету — другого такого ни у кого в Москве не было. Гриня всегда был — чертов модник.

Дима Кара относился к Грише Ершову с чувством, которое называется двойственным. Он очень дорожил отношениями, что сложились между ними, но, с другой стороны, много раз в своей жизни мечтал о том, чтобы Гриня сдох или исчез, чтобы его просто больше не было в его жизни, так было тяжело смотреть на его красивое, потрепанное любовью и деньгами лицо. Когда они сидели в своей приемной и пили виски, а девушки из кожи вон лезли, пытаясь впечатлить этого ублюдка — игнорируя Диму, — он очень хотел убить Гриню, задушить. С другой стороны, как друг, Гриня был очень даже классный. Как босс — несколько хуже. Слишком много спеси, слишком много команд и даже насмешек, и главное. Главное — вот эта бесконечная Гринина уверенность в том, что без него никто никогда не обойдется. Что все только и мечтают, чтобы принять его в свои гостеприимные объятия и отдать ему, молодому победителю, все. Проекты, бюджеты, контакты. И лучших женщин. Он это просто излучал, а люди верили. И шли, и давали все сами, оставалось только подставлять руки. В Гринины красивые, ухоженные руки падало все самое лучшее.

Москвич по рождению, Григорий Ершов уже к тридцати годам имел большую, отделанную идиотическим кирпичом квартиру, в которой мечтали оказаться все девицы «Останкино». Дима Кара, которому все приходилось зарабатывать потом и кровью, смог взять только однушку в Алтуфьево — в ипотеку, до сих пор расплачивается. А Гриня гоняет на «Ямахе». А у Грини в Москве еще и мама и две сестры. И Оксана — любовь всей жизни, которая так удобно замужем, так удобно любит встретиться иногда по старой памяти. Гриня никогда не чувствует себя одиноко. Дима же чувствовал себя одиноко чуть ли не каждый день. И что еще хуже, чувствовал себя человеком второго сорта. Разве это правильно? Нет! Это бесило. Но до недавнего прошлого Дима все-таки поостерегся бы говорить, что он Гриню ненавидит.

А теперь — да. Ненавидел. Всеми силами своей страдающей души. И дело было вовсе не в том, что Гриню больше девушки любят, а в том, что из-за Грини ему, Диме, пришлось совершить подлость. И теперь ему приходилось с этой подлостью каждый день жить. Оглядываться, прикидывать, обливаться холодным потом. А вдруг кто узнает! Вдруг кто догадается! Что тогда будет?!

Но никто не догадался. Даже удивительно, насколько люди бывают слепы — сущие идиоты. Дима теперь только сожалел, что не понял этого раньше. Все продолжали жить, будто ничего не случилось, и никто не проговорился — никто даже не намекнул Грине или кому бы то ни было еще, почему тот вдруг так неожиданно остался без места в новом проекте, который, фактически, был им рожден. И сам Гриня не пришел, не стал разбираться, не хлопал дверьми, не кидал никому в лицо обвинения. Утерся и пошел дальше, счел разборки ниже собственного достоинства.

Достоинство. Что и кому оно дало? Больше всего изумляло Диму — с какой готовностью все поверили в то, что он придумал. Идея осенила его буквально за одну секунду, встала перед его внутренним взором во всей полноте и деталях, и ему не пришлось долго думать и прикидывать. Все сложилось, как мозаика. Гриня часто пенял Диме на то, что тому не хватает креатива, что нужно развивать в себе творческие способности и рождать иногда оригинальные идеи. Что ж, теперь бы Гриня гордился. Если бы узнал.

— А вы уверены? — спросил представитель хозяев Канала, Макс Канаев. И покачал головой с неодобрением и неприятием.

— Но я смогу в полной мере использовать все наши наработанные за годы совместной работы контакты и опыт, — заверил его Дима. — Мы работали вместе десять лет.

— Это же проект Ершова. Даже не знаю, можем ли мы вот так взять и отдать его вам.

— Ну, авторскими правами тут ничего не охраняется, — пожал плечами Дима, мысленно моля господа, чтобы только не начать краснеть.

— Я не об этом, не об этом. Просто… так не делают.

— Я уверен, что Гриша будет делать все возможное, чтобы отрицать то, что я вам передал, — сказал Дима и аккуратно добавил: — Вы же понимаете, что я это сделал только в интересах проекта. Это же серьезный бизнес. Два года, тут требуется некоторая откровенность. А Гриня сейчас, уж извините, думает только о себе. И его можно понять. Но ведь проект пострадает. Неминуемо.

— Это да, — пробормотал Макс. — Это да. Спасибо, что проинформировали. — Канаев был совсем не дурак и отлично понимал, как хочется Диме возглавить такой проект. И, в принципе, это не было невозможным. Дима уже намекнул, что может каким-нибудь удобоваримым образом отблагодарить Канаева, если тот рассмотрит кандидатуру Кары положительно. Канаеву, по большому счету, было все равно. Если не Ершов, то какая разница. Все варианты нехороши, и, в таком случае, Кара ничуть не более плох, чем любой другой. А о том, чтобы брать в существующих обстоятельствах Ершова — не могло быть и речи. Телевидение — жесткий бизнес, и тут никакие слабости не допускаются, чем бы они ни были продиктованы. Иными словами, Ершов был списан со счетов, и вскоре об этом так или иначе знали все, кому положено знать — там, наверху. А внизу все эти кадровые перемены вызывали только вопросы и шум, вполне уместный и допустимый в таких случаях.