Давай никому не скажем - Агата Лель

Мне нравилось начало учебного года. Все встречаются после долгой разлуки, сразу появляется много тем для разговоров: кто где отдыхал летом, кто с кем тусил, кто с кем замутил. Минаева второй день только и делала, что рассказывала всем и каждому о своих сногсшибательных каникулах, расписывая в красках баллады о теплом море, белом песке и крутых дискотеках на набережной. Девчонки, раскрыв рот, внимали каждому слову, как будто ничего интереснее в жизни своей не слышали.

Я практически все каникулы провел дома, лишь в начале июля слетали с родителями в Египет и на неделю в Тбилиси на родину матери. Навестили деда, старшего брата Гошу: он сразу после института уехал продолжать семейный бизнес — процветающая винодельня Миладзе, гордость старого Вахтанга.

Мать — чистокровная грузинка, правда уже порядком обрусевшая, даже акцента не осталось. В конце шестидесятых уехала поступать в Москву, где на последнем курсе познакомилась с молодым первокурсником, прикатившим из провинции, который был не только другой национальности и младше на пять лет, но еще и к тому же нищий как церковная мышь. Спортивная сумка с одеждой и двадцать пять рублей денег — вот и все богатство.

Дед, Вахтанг Миладзе, властный и уважаемый в Грузии человек, был страшно против их союза, даже приехал в столицу чтобы силой увезти строптивую дочь обратно, но бате как-то удалось уболтать деда, что закончит университет на отлично и его дочь в будущем не будет ни в чем нуждаться. И свое обещание сдержал.

Первое время жили в Подмосковье, где отец набирался опыта и обрастал нужными связями, и вот два года назад вернулись назад в его родные пенаты, город, где он родился и вырос, и где его дождалось теплое место замглавы администрации. Место перспективное и рыбное. Помимо стабильного заработка карман бати греет неиссякаемая «благодарность» местных предпринимателей. Кому-то ларек в незаконном месте поставить, кому-то магазин на земле, отведенной под детский садик, построить. Так и живем.

Мне такой подход отца к улучшению благосостояния в корне не нравился, но в нашей семье детям права голоса не дают, а слова «взятка» и «откат» под строжайшим запретом. Даже в шутку, даже шепотом.

На улице сегодня как-то быстро потемнело: еще только восемь, а уже сумрачно и тоскливо. Накрапывал мелкий дождь.

Засунув руки в карманы ветровок и втянув головы в плечи, торопливо топали на хату к Бесу.

— Горшок, ты нафига девчонок с собой взял? — кивнул за спину, на ковыляющих сзади одногруппниц. Те, сбившись в кучу под одним зонтом, шлепали на здоровенных каблуках по лужам, то и дело спотыкаясь и подворачивая тощие ножки.

— Ну а чего мы там как придурки одни сидеть будем? Я и топливо прихватил, для разогрева… — Стас приподнял характерно позвякивающий полосатый пакет. — Может, пожамкаем кого, — глумливо гоготнул, пихнув меня острым локтем в бок.

— Минаеву не трогать. Я ей сам займусь.

— Ты уж определись, — воровато обернулся, — а то с прошлого года как говно в проруби — ни себе ни людям.

— Еще не решил. Попридержи коней.

С одной стороны, почему бы и нет: Минаева у нас «намба ван», пацаны в очередь встают, чтобы с ней замутить, только она отбривает всех сходу, а мне вроде как дает зеленый свет. Я бы сказал даже, что напрашивается. Глупо как-то не воспользоваться. Ну а, с другой стороны, как потом ее отшивать? Начнутся эти слезы, сопли, звонки... я это очень не люблю.

Была у меня тут одна Оля из пятьдесят третьей школы. Два месяца мне прохода не давала, даже родителей терроризировала!

Отец как-то приехал с работы белый весь, ему звонок поступил от Ольки, что мол, вены себе сейчас чикнет из-за меня. Вот батя тогда трухнул, в красках представил грядущий скандал и заголовки газет: «Сын заместителя главы администрации довел школьницу до суицида».

Пока мать его валерьянкой с настойкой пиона отпаивала, я по городу бегал и искал эту дуру. Оказалось, что они с подругой пива напились и прикольнуться так решили, типа месть такая. Нормальная шутка.

Обогнув полуразрушенное здание старой столовки, вышли на грязную тропинку, ведущую к трехэтажному бараку или «бомжатнику», как говорят у нас в народе.

Кругом полнейшая разруха и беспросветная нищета.

Обшарпанные стены в трещинах, прихваченные изолентой разбитые окна, линялое белье на веревках. Все грязное, поломанное, убогое.

У подъезда под козырьком два бича: один сладко дрых, прислонившись плечом к покоцанной стене, второй обнялся с чекушкой мутной бражки, как будто с крестом животворящим. Бубнил что-то себе под нос, обнажая в улыбке гнилые зубы, периодически пререкаясь с торчащим из окна первого этажа зэком, расписанным под хохлому. Зэк с отстраненным лицом смолил папиросу, равнодушно шикая на бича, стряхивая в его сторону пепел.

И как тут люди живут вообще? Тут без прививки от дизентерии даже ходить рядом опасно.

Со скрипом открылась дверь подъезда, и как агнец божий во вратах ада нарисовалась наша новая англичанка. А за ней шкет какой-то в куцем пиджачке.

Вот это номер. А она-то тут что потеряла?

Брезгливо обойдя бичей, сбежала по ступенькам и, быстро семеня стройными ножками, прыгнула в припаркованную у дома «десятку». Шкет важно обошел автомобиль и приземлился на водительское место. «Десятка» плавно тронулась и, объехав огромную яму, наполненную тухлой водой, скрылась за поворотом.