Меч и перо - Мамед Ордубади

- Почему ты думаешь, что это был Фахреддин?

- Я узнал его по голосу, когда он окликнул девушку: "Я здесь Дильшад!"

- Ты подслушал, о чем они говорили?

Хадже Мюфид не ответил. Его молчание встревожило эмира. Он хотел в гневе ударить евнуха, но тот со слезами в голосе заговорил:

- Я около четырех часов следил во дворце за этой чертовкой и сильно утомился. К тому же я был немного пьян. Спрятавшись у бассейна, я хотел подслушать их разговор, однако, придя в себя, увидел, что уже наступило утро. Я проснулся оттого что на мое лицо упали капли воды с крыльев плещущихся в бассейне уток. Влюбленных у бассейна уже не было.

Эмир позеленел от злости.

- Пошел вон, олух! Не можешь до конца довести простое дело!

Хадже Мюфид поспешно вышел. Эмир достал из кармана печать и впился в нее взглядом.

- Кругом измена, повсюду козни и предательство! Измена проникла даже в мою спальню! Начавшийся в мире хаос добрался наконец до моего дома! Я постарел, а жена моя молода. Я трачу много времени на государственные дела и забросил свою семью. И вот результат: презренный катиб посмел вступить в прелюбодеяние с моей женой! Мне удалось постичь искусство управления большой страной, а вот узнать, что происходит у меня под носом, в собственной семье, не смог. Итак, моя жена оказалась вероломной. Променять мою любовь на преступные ласки гнусного раба! Позор!.. Как она посмела?! Коварная женщина! Стремясь сделать своего любовника Мухакима постоянно вхожим во дворец, она хотела отдать за него Дильшад. Теперь этому не бывать! Решила обзавестись новым мужем - пусть убирается из моего дворца и тогда делает что хочет! Я не потерплю этого бесчестия. Моя жена занимается пре

любодеянием в моем же доме! Невероятно!

Эмир в ярости заметался по комнате. Он опять заговорил сам с собой:

- Жена изменила, оказалась неверной. Предательница! Развестись с ней и выгнать из дворца?! Но ведь это невозможно. Она - дочь халифа. А моя судьба зависит от воли халифа. Жена эмира, дочь самого халифа багдадского распутничает в своем дворце. Нет, лучше бесчестие, чем огласка. Нельзя, чтобы народ узнал об этом. Но выродка катиба, предавшего своего господина, я велю уничтожить. Жена - арабка, вот в чем мое несчастье, она и впредь будет изменять мне с каким-нибудь арабом.

Занавес над дверью заколыхался. На пороге вырос старый садовник Салим. Эмир задумчиво взглянул на него и подумал; "Наверное, и этот принес известие о какой-нибудь измене".

Он кивнул старику головой и приказал:

- Говори, Салим, говори!

Садовник еще раз низко поклонился.

- Несколько дней тому назад, - начал он, - ваш старый слуга был вынужден совершить неблаговидный поступок. Чистота, благородство и честность семьи эмира вне всякого сомнения. Однако мне пришлось отнести письмо вашей дочери Гатибы-ханум молодому гянджинскому поэту по имени Ильяс.

Эмир Ннанч залепил старому садовнику оплеуху.

- Негодник, ты сообщаешь мне об этом после того, как отнес письмо?! А где ответ молодого человека? Ты получил его, принес мне?

- Нет, да буду я вашей жертвой, - дрожа от страха, пробормотал Салим. - Он не передал мне ответа!

- Если Ильяс напишет ответ, немедленно неси его ко мне. Предатели! Ублюдки! Пошел вон с глаз моих!

Салим удалился.

Эмир Инанч, стоя посреди комнаты, обхватил голову руками и простонал:

- Яблоко от яблони недалеко падает. Кругом - измена! Коварные враги пробрались и действуют в моем дворце. Никто ничего не узнает, если в один прекрасный день они умертвят

меня в моей постели.

Вскоре по одному начали приходить привратники, повара, портные, стражники и прочие служители дворца. Они доносили. эмиру обо всем, что им удалось узнать за день.

Наконец правитель Гянджи опять остался один. В сердце его по-прежнему бушевала ярость. Он достал из кармана государственную печать, впился в нее глазами, а в голову все продолжали лезть гневные мысли. Ему представилось, как катиб Мухаким Ибн-Давуд обнимает его любимую жену!

-- Ах, Мухаким, Мухаким!- прорычал он в ярости.

В комнату поспешно вошел Марджан.

Эмир, увидев преданного слугу, приказал:

- Ступай, быстро позови ко мне Мухакима Ибн-Давуда.

Марджан вышел.

Воображение эмира снова принялось рисовать картины измены жены.

- Бессовестная тварь! - кипел он. - Она никогда не любила меня, даже тогда, когда выходила за меня замуж. Отец халиф принудил ее к этому браку. Значит, лежа в моих объятиях, она думала о другом! Она и во сне произносит имя другого! Я не раз замечал: целуя меня, она закрывает глаза, будто грезит о ком-то. В свое время, когда положение халифа было шатким, меня уговаривали взять ее в жены, а сейчас мы поменялись ролями с ее отцом, и моя судьба зависит от него.

Ярость эмира Инанча начала постепенно угасать. Он спешил как-нибудь оправдать жену, утешить свое оскорбленное самолюбие.

"Во всем виноват катиб, - говорил он сам себе. - Она- женщина. Кому неизвестна женская глупость? Всему виной Мужчины. Они совращают женщин. Женщина - слабое, глупое существо. Ее можно простить. Но как посмел этот презренный негодяй опозорить своего господина?! Ведь он сидел со мной за одной скатертью, ел мой хлеб!.."

Открылась дверь Вошли верный слуга и телохранитель эмира Марджан и катиб Мухаким Ибн-Давуд.

- Садись, Мухаким, садись, - обратился эмир Инанч к секретарю как ни в чем не бывало. - Есть кое-какие дела. Ты будешь писать.

Мухаким Ибн-Давуд достал калемдан, положил его на доску, на которой писал, вынул из-за кушака* сверток бумаги, оторвал лист и уставился глазами в рот эмира.

______________

* Кушак- пояс.

Эмир Инанч прошелся по комнате.

- Пиши, - сказал он наконец. - Повелеваю министру дворца и нашему визирю*, уважаемому Тохтамышу, в течение недели подготовить и снарядить в путь рабынь, предназначенные для отправки во дворец халифа багдадского. Халифу будут отправлены следующие рабыни: Дильшад, Сюсан, Зюмрюл, Шахин, Солмаз, Шамама и Бахар.

______________

* Визирь-высший сановник в некоторых странах мусульман Востока.

Когда катиб кончил писать, эмир поставил внизу свою подпись и вернул фирман Мухакиму Ибн-Давуду.

- Приложи печать и тоже подпиши.

Бледный от страха катиб принялся шарить по карманам, разыскивая печать, несколько раз заглянул в свой калемдан. Не найдя печати, он с мольбой в голосе обратился к эмиру:

- Я оставил печать дома. Разрешите, я схожу и принесу ее. Эмир заскрипел зубами.

- Ты уверен, что оставил печать в своем, а не в чужо:л доме?

У катиба недоуменно вытянулось лицо.

- Как это в чужом?

- Да, в доме своего благодетеля, в доме эмира Инанча, который поднял тебя из грязи на такую высоту! Презренный, неблагодарный катиб! Если тебе была недорога честь эмира Гянджи, ты хотя бы с уважением отнесся к чести халифа багдадского. Ведь ты считаешь себя благородным арабом. На-вот она, твоя печать! Ты потерял ее в комнате моей жены, в комнате безрассудной женщины, продавшей мою честь. Неблагодарная тварь! Я старался возвеличить вас, пятерых арабов, в этом большом государстве. И вот результат! Вот награда за все мои труды! Вот она - благодарность!

Мухаким Ибн-Давуд затрепетал, как лист на ветру.

- Позвольте сказать, о эмир! О чем вы говорите? Я...?!

- Да, ты!

- Я никогда не посмел бы допустить подобного бесчестного поступка по отношению к своему благодетелю. Это клевета на меня. Вы должны расследовать!..

- Молчи! Поставь печать на фирмане.

Мухаким Ибн-Давуд принял от эмирй печать и трясущимися руками приложил ее к бумаге.

- А теперь верни печать назад! - свирепо закричал эмир. -Ты недостоин хранить ее! Эй, Марджан!

В комнату вошел телохранитель эмира.

- Я слушаю, хазрет эмир.

- Ступай и приведи сюда моих палачей Гейдара, Полада и Сафи. Да скажи, чтоб не забыли прихватить с собой плети и палки.

Марджан ушел.

Мухаким Ибн-Давуд, желая спасти себя от незаслуженной кары, заплакал и принялся умолять эмира:

- Пощадите! Мне ничего неизвестно. Я ничего не знаю. Кто-то оклеветал меня. Вы всегда успеете наказать меня, велите сначала произвести расследование.

Но эмир Инанч оставался глух и нем к мольбам катиба. Печать, найденная в комнате его жены, была для него неопровержимой уликой.

Вошли палачи с палками и плетьми, расстелили на полу кожаную подстилку, повалили на нее Мухакима Ибн-Давуда и начали срывать с него одежду. Наконец Мухаким Ибн-Давуд остался в одном нижнем белье. Один из палачей сел ему на Iолову, другой-на ноги.

Эмир приказал:

- Двести пятьдесят палок!

Причитания, мольбы и вопли Мухакима Ибн-Давуда взбудоражили весь дворец. Получив сто двадцать пять палок, Мухаким перестал причитать и лишился чувств. Палки падали на бесчувственное тело.

Жена эмира, услышав крики истязуемого, вошла, как она это делала обычно, чтобы освободить жертву.