Пересадка - Урсула Ле Гуин

Я, скорее, склонна согласиться с другим мнением. Те, кто прожил среди азону достаточно долго, считают, что их групповое пение — это некая составляющая священного обряда и, безусловно, элемент искусства, некое общественное действо, способствующее приятному внутреннему раскрепощению, но не более. То, что для азону священно, скрывается под тайной молчания.

Маленькие дети называют близких людей словами, обозначающими разные степени родства: мать, дядя, сестра, друг и т. д… Если у азону и есть имена, то мы их не знаем.

Лет десять назад один фанатичный адепт «Тайной мудрости азону», глубокой зимой пробравшись в одно из горных селений, выкрал четырехлетнего ребенка, девочку. Он заранее запасся у АПИМа разрешением на доставку животных для зоопарка и, таким образом, контрабандой доставил девочку в наш мир, посадив ее в клетку с табличкой «Анаману». Поскольку он считал, что азону просто ЗАСТАВЛЯЮТ своих детей молчать, то решил всячески побуждать девочку к разговорам, когда она будет становиться старше. Он надеялся, что девочка, став взрослой, сможет рассказать ему о той природной мудрости, которую так старательно охраняют своим молчанием ее соплеменники.

В течение первого года девочка довольно охотно разговаривала со своим похитителем, который, если не считать невероятной жестокости самого похищения, обращался с ней, в общем, неплохо. Однако его знание языка азону было ограниченным, а малышка не имела возможности общаться больше ни с кем, кроме маленькой группы сектантов, которые лишь подобострастно взирали на нее и ждали, что она скажет. Таким образом, ее лексический запас никак не расширялся, синтаксис не совершенствовался и речевые навыки у нее стали атрофироваться. Она все чаще и чаще молчала.

Придя в отчаяние, похититель-фанатик решил обучить девочку английскому языку, чтобы дать ей возможность донести до людей мудрость, «данную ей от рождения». По его словам, «девчонка отказывалась учиться»; она молчала, а если и говорила, то еле слышно, и «не подчинялась», когда он пытался заставить ее повторять слова чужого языка. Ее «хозяин» запретил всем остальным людям видеться с нею. Когда же несколько сектантов в итоге обратились к официальным властям, девочке было лет семь, ее уже три года как прятали в подвале, и по крайней мере в течение последнего года, а то и больше, похититель регулярно избивал ее кнутом, «чтобы научить говорить», как он объяснял впоследствии, «потому что девчонка была слишком упряма». Но малышка продолжала молчать. Она была страшно запугана, явно голодала, однако терпела все побои и издевательства и не говорила ни слова.

Как только все это открылось, девочку моментально вернули семье, которая вот уже три года ее оплакивала, считая, что она забрела на ледник, заблудилась там и погибла. Родные встретили истерзанную малышку со слезами радости и горя. Насколько вся эта ужасная история повлияла на ее дальнейшее состояние, неизвестно, потому что АПИМ сразу же закрыло большую часть территории Азону для любых посещений извне — и для туристов, и для ученых. С тех пор в горах Азону не бывал более ни один иностранец. Вполне можно предположить, что соплеменники девочки были крайне возмущены, но и об этом никогда не было сказано ни единого слова.

ВРЕМЕНА ГОДА В АНЗАРАКЕ

Однажды я долго беседовала с одним старым анзаром, управляющим небольшой гостиницей, которую курирует АПИМ. Гостиница эта построена на острове посреди Великого Западного Океана, вдали ото всех берегов и от миграционных путей Анзарака. Только этот остров в настоящее время и разрешено посещать туристам из иных миров.

Кергеммег живет там постоянно, являясь единственным представителем местного населения. К тому же он — отличный гид. Только благодаря его присутствию туристы имеют возможность почувствовать хотя бы слабый аромат здешнего колорита, иначе этот остров был бы похож на тысячи других тропических островов, каких полно в любом из сотни миров — там много солнца и всегда веет легкий ветерок; там все словно пропитано ленью; там листва деревьев похожа на перья, там золотистые пляжи, а у внешнего края лагуны о рифы разбиваются огромные сине-зеленые белогривые волны. Большая часть туристов прибывает сюда, чтобы походить под парусом, половить рыбу, поваляться на пляже и попить богатого ферментами местного напитка ю; их не слишком интересует ни жизнь остального Анзарака, ни тот единственный старый анзар, что живет рядом с ними. Сперва они, конечно, смотрят на него с некоторым изумлением и старательно его фотографируют. Надо сказать, Кергеммег действительно поражает воображение: ростом футов семь, все еще довольно сильный, худощавый, даже, пожалуй, несколько угловатый, но лишь немного ссутулившийся под бременем прожитых лет; у него узкий череп, большие круглые черно-золотистые глаза и… клюв. Причем именно клюв придает его лицу выражение типа «все или ничего», хотя, пожалуй, из-за клюва лицо его не столь выразительно, как лица тех, у кого рот и нос существуют раздельно; впрочем, глаза Кергеммега и его брови способны весьма отчетливо выразить те чувства, которые он в данный момент испытывает. Он, может быть, и стар, но натура безусловно страстная.

Его явно несколько раздражали туповатые и равнодушные туристы; он чувствовал себя среди них одиноким и, похоже, даже обрадовался, обнаружив во мне благодарного слушателя (конечно же, не первого и не последнего в его жизни, но пока что единственного), и с удовольствием принялся рассказывать о своем народе. Мы частенько сидели с ним теплыми долгими вечерами, прихлебывая из высоких стаканов замечательный ледяной напиток ю, и любовались тем, как в фиолетовой темноте, пронизанной ярким светом звезд, светится море и мерцающими облачками вьются у крон перистолиственных деревьев целые рои светляков.

По словам Кергеммега, анзары с незапамятных времен следуют некоему Пути. Он называется Мадан. Это, собственно, основной закон жизни народа Анзарака, то, благодаря чему вершится здесь все на свете и все на свете существует. Как и в нашем слове Путь, в слове Мадан есть скрытый смысл понятия «вечность»; это тот единственный Путь, каким, по словам Кергеммега, и должен был следовать его народ, но, увы, на какое-то время отклонился от него в сторону. «Но теперь, — сказал он, — мы вернулись к Мадану и опять поступаем так, как поступали всегда».

Люди часто говорят: мы так поступали всегда, а потом оказывается, что их «всегда» — это не более одного-двух поколений, или веков, или, самое большее, тысячелетий. Культурные навыки, традиции цивилизации — это, можно сказать, мелочь в сравнении с традицией расы или народа. Ведь в нашем мире, например, человеческие существа действительно очень немногое делали и делают помимо главного: поисков пищи и воды, сна, пения, разговоров друг с другом, произведения на свет потомства, выкармливания детей и, возможно, некоего объединения с другими человеческими существами. Такова уж наша человеческая сущность, таковы те поведенческие императивы, которым мы следуем. Но какую гибкость и изобретательность мы проявляем в поисках новых занятий для себя, новых жизненных путей! Как искренне, как отчаянно ищем мы тот единственно верный путь, тот Истинный Путь, который, как нам кажется, мы давным-давно потеряли в гуще всяких новшеств, возможностей и предоставленного выбора…