Том 18. Избранные письма 1842-1881 - Лев Толстой

Чтобы объяснить мои слова, я должен войти в некоторые подробности, которые могут показаться вам лишними и нисколько вас не касающимися, но мне кажется, что, ежели вы сделали мне зло, то я имею право сказать вам по крайней мере, в чем оно состоит и как оно велико.

В 1851 году вы советовали мне поступить в военную службу. Без сомнения, человек не может упрекать другого в поданном совете, последовавши которому он не нашел тех выгод, которые представлялись ему. Но вы, как начальник левого фланга, давая мне совет поступить на службу под ваше начальство, я полагаю, обязывались, по крайней мере, в том, чтобы в отношении ко мне была соблюдена справедливость. Я имел ветреность послушаться вашего совета, но с тех пор, как я поступил на службу, доброе расположение переменилось в злое, почему, я совершенно не ведаю… Я поступил 16 месяцев тому назад на праве 6-месячном. Я два года был в походах и оба раза весьма счастливо. 1 год неприятель подбил ядром колесо орудия, которым я командовал, на другой год, наоборот, неприятельское орудие подбито тем взводом, которым я командовал.

Оба раза ближайшие начальники сочли меня достойным наград и представили меня, и оба раза г. Левин ни к чему не представил меня; в первый раз на том основании, что будто бы я еще не был на службе; тогда [как] я был представляем за 17 и 18 февраля, а я утвержден на службе с 8 февраля, второй раз на том основании, что не могу получить вместе креста и чина, а по его мнению достоин чина, к которому и представлен, и который со всевозможным счастьем могу я получить через 13 месяцев за отличие; т. е., прослужа юнкером 2 с половиной года; тогда как по закону я должен получать его через 6 месяцев*. Все это ничего бы не значило для меня, ежели [бы] я предполагал всю остальную жизнь пробыть в уединении, — или на Кавказе, — мне не нужно бы было объяснять моим родным и знакомым, каким образом, прослужа 2 года на Кавказе, бывая в походах и пользуясь расположением князя Барятинского (потому что, чтобы оправдать свое поступление на службу, я имел ветреность писать об этом своим родным), я мог не получать не только ни одной награды, но даже не быть офицером. Я могу показать несколько писем, в которых родные не верят мне и допрашивают меня, не разжалован ли я в солдаты. Это может казаться смешным в таком положении, как ваше, но поверьте, что я часто провожу тяжелые минуты, думая об этом. Кроме того, дела мои расстроены, присутствие мое необходимо в России, и я не могу получить отставки, так как бумаги мои, бог знает почему, задержаны в и. д.*, и я еще не юнкер, а феерверкер. Вы можете сказать, что это не ваша вина, что зачем же я поступал на службу, можете сказать, что участь многих точно такая же, как и моя, что, должно быть, я сам виноват в этом, можете тоже сказать — вам нет до этого никакого дела.

30. Т. А. Ергольской

<перевод с французского>

1853 г. Августа вторая половина, Пятигорск*.

Дорогая тетенька!

Со мной довольно часто случается, что по нескольку недель подряд я не получаю писем. Сейчас я в подобном положении; отовсюду я жду писем, которые должны решить мою судьбу, т. е. решить, могу ли я вернуться в Россию или нет, и вы можете судить о моем нетерпении. Но ваше молчание еще более огорчает меня. Не знаю, почему в нашей переписке, которой я так наслаждался, в последнее время наступил перерыв, она стала не так последовательна. Ежели бы мои письма зависели от моей привязанности к вам, я бы ппсал гораздо чаще потому, что никогда так сильно не тянуло меня к вам, как теперь, с тех пор, как появилась надежда, что сбудется то, что я так горячо желаю.

Что вам рассказать о моей службе? Не хочется говорить о том, что неприятно. И скучно и длинно описывать все неприятные задержки, скажу вам лишь, что все это мне надоело и хочется как можно скорее бросить службу.

Здоровье мое хорошо, и это меня успокаивает по отношению к Машеньке, болезнь которой не поддается лечению. В прошлом году я болел тем же, и воды меня вполне поправили. И ей они также помогут, надеюсь.

Мои литературные занятия плохо подвигаются или, лучше сказать, не подвигаются вовсе*. Состояние неуверенности, и опасений, и надежды, в котором я нахожусь, нарушают ровность и спокойствие духа, необходимые для того, чтобы работать с успехом и охотою.

Николенька уезжает, Валерьян и Машенька скоро соберутся за ним, чего желаю; ежели они останутся, стало быть, Машеньке будет хуже. И я останусь в одиночестве, что мне будет особенно чувствительно после двух месяцев жизни в семье. Больше, чем когда-либо буду ждать утешения от ваших чудесных писем, постоянно напоминающих мне о том, какое редкое счастье иметь такого друга, которому я могу поверять и горести и радости.

Целую ваши ручки, дорогая тетенька.

Лев.

31. Н. А. Некрасову

1853 г. Сентября 17. Пятигорск.

Милостивый государь Николай Алексеевич.

Посылаю небольшую статью для напечатания в вашем журнале*, Я дорожу ею более, чем «Детством» и «Набегом», поэтому в третий раз повторяю условие, которое я полагаю для напечатания, — оставление ее в совершенно том виде, в котором она есть. В последнем письме вашем вы обещали мне сообразоваться с моими желаниями в этом отношении*. Ежели бы цензура сделала снова вырезки, то, ради бога, возвратите мне статью или по крайней мере напишите мне прежде печатания. Напечатать эту статью под заглавием, выставленным в начале тетради, или: «Самоубийца. Рассказ маркера» будет зависеть совершенно от вашего произвола.

(Н. С.), поставленные над строкой, означают новую строку. В ожидании вашего ответа и суда об посылаемой вещи имею честь быть, с совершенным уважением, ваш покорнейший слуга

граф Л. Толстой.

17 сентября 1853 г. Пятигорск.

32. Т. А. Ергольской

<перевод с французского>

1853 г. Декабря 27 — 1854 г. Января 1.

Станица Старогладковская.

27 декабря 1853

Старогладовская

Дорогая тетенька!

С глаз долой, из сердца вон. Ваши письма становятся все короче и реже. Невольно забываешь тех, кого любил, если ничто их не напоминает, связи теряют силу и заменяются равнодушием. К несчастью, я испытал это на себе, три года тому назад я думал, что у меня много друзей, а теперь я чувствую себя одиноким и чужим для всех, кого я люблю. Даже ваша привязанность, в которой я был больше всего уверен, начинает остывать от продолжительной разлуки. Это мне тем более тяжело, что я не смогу лишиться вашей нежности. Чем дольше я вас не вижу и не получаю ваших писем, тем больше я о вас думаю и я чувствую, что мое уважение и любовь к вам никогда не изменятся, не ослабнут.

Я огорчаю вас этим письмом, простите, милая тетенька. Я беспокою вас ради себя, мне так хочется о вас думать, поговорить с вами в минуту уныния и грусти. С некоторого времени я очень грустен и не могу в себе этого преодолеть: без друзей, без занятий, без интереса ко всему, что меня окружает, лучшие годы моей жизни уходят бесплодно, для себя и для других; мое положение, может быть, сносное для иных, становится для меня с моей чувствительностью все более и более тягостным. Дорого я плачу за проступки своей юности…

Пишите мне почаще, дорогая тетенька, ничто меня так не радует, не ободряет, как несколько строчек от вас, доказывающих, что вы не перестаете меня любить, думать обо мне, и ничто так не дорого мне, как ваши советы, внушенные вашей нежной привязанностью ко мне.

Чтобы дольше не омрачать вас своим унынием, я лучше закончу письмо; потому что мне невозможно притворяться веселым и довольным. Постараюсь найти более благоприятное расположение. Прощайте, дорогая тетенька, целую ваши руки и еще прошу не бросать меня, как последние шесть месяцев, когда я получил от вас только одно коротенькое письмо, — ваши письма мне так нужны.

Ничего не знаю положительного насчет выраженного мною желания перейти в армию, действующую в Турции, равно и о моем производстве за участие в походе прошлой зимой*. Думаю, что ничего из этого не выйдет. Бумаг, которых не оказалось 2 года тому назад, нет и теперь. Похода нынешнею зимой не будет. Отставки и отпуски запрещены до окончания Турецкой войны. Вот и все касательно службы. А занятия мои все в том же положении; т. е. я ровно ничего не делаю. Я в слишком дурном и грустном расположении духа, чтобы смочь работать над чем-нибудь. Распечатал это письмо в первую минуту нового года; не могу начать его лучше, как думая о вас. Пошли вам бог исполнение ваших желаний; я уверен, что среди них вы молитесь и о том, чтобы нам свидеться, и о моем личном счастье.

Прощайте, дорогая тетенька, не могу выразить, как я вас люблю…

1854