Полудержавный властелин - Николай Zampolit Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так что не проводить Атая в последний путь было бы с моей стороны черной неблагодарностью. Еще когда он заболел, я посылал к нему своих травников, а теперь вот сам стоял у гроба.
Могилу засыпали, в ногах утвердили дубовый крест, соседская бабка начала похоронную причеть. Где уж она вызнала всю Атаеву жизнь, но в плаче пересказала и полон, и рабство, и потерю руки, и сиротство… Бабы подвывали, а когда смолкли, на кресте деревянной церкви зачирикал щегол.
Другая соседка разделила кутью, раздала с поклонами, остаток высыпала на свежий холмик для птиц. Несмотря на печальный повод, на душе было светло и даже радостно — Атай прожил честно и сделал великое дело, а мы пристойно похоронили и отпели мастера. И упокоился он в церковной ограде, не зарыт наспех по дороге или, паче чаяния, не растащен волками, как случалось со многими несчастливыми полонянниками.
Наверное, именно тогда я впервые задумался о круге жизни, о том, откуда мы все приходим и куда уйдем. И не было в этом страха смерти, а только некое душевное спокойствие.
На поминки, куда смущаясь и оглядываясь на соседок, пригласила нас плакальщица, я не пошел — дел невпроворот. Да и остальные мои ближники время выкроили только потому, что сюда пришел я. Раздал малость серебришка и обратно, работать.
Если Ховрин, Никула и троицкий келарь Дионисий к сидению вместях с великим князем и не менее великой княгиней относились спокойно, чай, не первый раз, то ключники Елага и Молчан дичились и все старались занять как можно меньше места на лавке в самом дальнем и темном углу палаты и вообще сделать вид, что мы их не замечаем.
Заседали на загородном дворе, от коего до Пушечного рукой подать, а до Спас-Андроника так и вообще близко, потому набежали и Феофан, и Кассиодор, и Збынек, из моих не было только Савватия, так и сидевшего безвылазно в Устюге. Но к нему вопросов меньше всего — поток железа оттуда ширился и даже появились первые чугунные изделия, ядра и сковородки.
Маша, оставила Юрку на мамок-нянек и оттого несколько тревожилась, но потом успокоилась и внимательно слушала.
— Стену надо вокруг, — решительно заявил Кассиодор.
— Скажи еще, другу Москву поставить! — немедля влез его вечный оппонент Збынек.
— А ну цыц мне! — прикрикнул я на спорщиков.
— Город целый не надо, но острожек, а то и не один, зело потребен, — рассудительно заметил Феофан.
Ну так-то да, у меня тут целый научно-технический кластер образовался — Пушечный и Зелейный дворы, кирпичный да бумажный заводцы и поверх всего школа в монастыре. Феофан по моей настоятельной просьбе учеников водил, так сказать, на экскурсии, знакомиться с передовым производством.
Технологические линии-то я по своим соображениям максимально приспособил так, чтобы работать удобнее, а таскать-перетаскивать меньше. Может, где и ошибся, но по сравнению с виденным в других местах, мы впереди планеты всей.
— Коли город ставить, надо церковь первым делом, — как всегда, зрил в корень Никула.
И тут как началось! Пушкари, оказывается, полагали своим покровителем не кого-нибудь, а Сергия Радонежского. Кирпичники ратовали за Даниила Столпника, как «личного» святого первого московского князя. Зелейщики и бумажники требовали апостола, но только не сходились, какого — Фому или Луку.
— Когда можем заложить церковь? — задал правильный вопрос Никула. — Осенью, сразу по новому году?
Собрание прикинуло даты и поддержало.
— Во имя Рождества Пресвятой Богородицы, — подвел итог хартофилакс.
Все тут же уставились на Машу, она медленно покраснела и опустила глаза в свои вощаницы. А я секунд тридцать морщил мозг, прежде чем сообразил, что Богородица — Мария, то есть небесная покровительница моей жены. Вот же подхалимы хитровывернутые…
— На мельнице зелейной замест ступ с пестами колеса известняковые поставили, бегают парой по кругу и толкут в прах, — Кассиодор нашел еще место, куда применить свои познания в механике.
— Одна пара? — уточнил я.
— Три, уголь, ямчугу и серу по раздельности толчем. Только бегуны эти каменные не слишком удобны, пылят, оттого зелье не дюже доброе выходит.
— Чем заменить пробовали?
— Так бегуны тяжелые и гладкие должны быть, кроме как из камня не выходят…
— А чугун? — стукнула мне в голову мысль.
— Что?
Тьфу ты.
— Свиное железо? Его в Устюге много выходит, колеса отлить невелика работа.
— Пробовать надо, княже.
— Никула, бери Кассиодора да отпишите в Устюг, что потребно. Зернение как?
— С зернением добро, — улыбнулся мореец, — только бабы сильно отвлекаются.
— Почему?
— Так мы жен и дочерей зелейщиков мякоть тереть посадили.
— Не понял.
— Дык, это…
Елы-палы, оппаньки, сразу все ясно стало. Касиодор еще некоторое время побарахтался в междометиях и выплыл наружу:
— Хозяйство. Дети, кашу варить.
Так. А не внедрить ли нам прогрессивные методы, опередив мировую практику лет на триста-четыреста?
— Отбери баб, кто лучше с детьми управляется и других, кто лучше еду стряпает. Первым поставь большую избу, чтобы все остальные им детей поутру под присмотр сдавали. Вторые же пусть на всех готовят. Да, и снедь пусть тоже на всех закупают.
— А не похочут?
— Не хочут — научим, не могут — заставим. Или наоборот. Для начала пусть спробуют, может и понравится. А коли нет — по другому сделаем.
И вообще, зелейное и пушечное дело у нас — секретнейшее. Потому и город вокруг надо, и людей наружу выпускать поменьше, пусть у них внутри своя жизнь будет.
Молчан, будто решив оправдать свое имя, расспросам поддавался туго, тянуть из него приходилось как клещами — не иначе, впал в ступор от обстановки. Зато принес записи сына Ваньки. Парень просто находка, все мои указания выполнял четко, все манипуляции записывал и результаты отслеживал. И, похоже, нащупал методу выработки новых сортов мыла, при которой выбрасывать приходилось не более трети от того, что раньше. Да, снова пробы и ошибки, зато отходы можно сдавать прачкам, они быстро изведут, не успеет прогоркнуть, а что запах нестойкий им без
