Полудержавный властелин - Николай Zampolit Соболев

— Сколько всего?

— Пока пять сотен.

— Негусто, на тыщу верст рубежа-то.

— Так только начали, княже, дай срок!

Дай срок и дай денег. Всякая управленческая задача решается, как меня учили, при наличии трех ресурсов: времени, денег и полномочий. Ни один из них не должен равняться нулю, нехватка одного ресурса компенсируется двумя другими. Вот и получается — полномочий, как у главы государства, немеряно, волен казнить и миловать, а вот денег пока маловато, значит, расходуем время… А оно дороже золота! Год-другой и все может так поменяться, что нам небо с овчинку покажется. А чтобы время экономить, золото нужно…

Вот хорошо было Тимуру — сходил в Индию, награбил немеряно хабара. Испанцы вон тоже, поплывут в Индию и золота из Нового Света натащут… Блин, да чего я плачусь? Помогло им это золото, а? Нихрена не помогло! Испанцы в нем попросту захлебнулись и почти все свои колонии еще до ХХ века растеряли. А осколки Тимуридской империи так и застряли в средневековье, пока их где русские, где англичане не прибрали пушками да винтовками. Русские-то трудом, потом и кровью выбились, вот и нечего ныть.

Работать надо.

[i]…в своей тайной лаборатории близ Урюк-Чурека © М.Успенский

Глава 4. Европейская командировка

От митрополичьего поезда они отстали в Липеси, или, как называл его Бежих, в Ляпциге. Вечером загнали все двадцать возков на монастырский двор да развели коней по стойлам — на собор ехало изрядно клириков и слуг. Помимо самого Исидора отрядили и суздальского епископа Авраамия, поскольку в сонме греков вокруг митрополита Киевского и всея Руси нужен хоть единый русский иерарх. Да еще тверичи сподобились своего посла Фому наладить.

А уж Авраамий прихватил иеромонаха Симеона, да сына боярского Илюху Головню. Илья к нему на службу перешел сразу как в розыске отличился, когда князя Юрия отравили. Сам Василий Васильевич, великий князь московский, направил и велел не только поручения епископа исполнять, но и учиться. Илюха и так читать умел, писать тож, а от Петра да Бежиха, по дороге от Пскова до Липеся еще и немецких слов нахватался.

Дорога-то долгая вышла, ехали с остановками, почитай пять месяцев, от апостола Трифона, что зимой празднуют, до летнего дня Петра и Павла. За такое время много чему научится можно. А уж сколько они увидели — и не рассказать. Симеон все записывал и наказал Илюхе делать то же самое, только какой из сына боярского писатель? Города перечислить, да расстояния между ними, да диковины редкостные, да о том, как чуть в бурю на море не сгинули.

Дивился Илюха сильно — у немцев все города каменные, да соборы великие, в фонтанах вода студеная и вкусная, а туда по трубам попадает. Здешние мужики чулки носят, к поясу подвязывают, на головах куколи, а поверх шапки суконные. И шти не едят.

Бежих и Петр все посмеивались над ним, ну да небось сами когда в первый раз все чудеса немецкие увидели, тоже с открытой варежкой ходили.

Невысокий плотный Бежих на самом деле Бедржих по прозванью Гуска, и он из тех чехов кто три года как в Москву приехал. Василий Васильевич сразу же его с Петром к митрополиту Исидору приставил, как только узнал, через какие города ехать предстоит. И еще потому, что Бежих добре немецкий язык понимает. А Петр вообще как родной знает, потому как в Бранисе под этим самым Липесем и родился.

Вот туда они и отпросились на день у аввы Исидора, родню проведать. А обратно один Петр вернулся — дескать, напали по дороге лихие люди, он один только и убег, а что с Бежихом да Илюхой, неведомо. Ну, так они уговорились.

Вот и поехали, помолясь, сперва в Камениц, где ткани белят, а оттуда через горы в Хомутов. По дороге Бежих все знакомые места узнавал — он тут с Прокопом Голым, гуситским воеводой, на месенского владетеля воевать ходил. Тот самый Лепесь осаждали, сразу как побили немцев и крыжаков над Лабой. Там у них табор был, тут возы в круг ставили, дабы от рыцарской конницы отбиться, там погибших отпели и похоронили…

Илюха все больше молчал да крестился слева направо — он ныне изображал польского шляхтича Яна из Пшиманова, принявшего обет молчания. Так наказал Василий Васильевич еще в Москве, а когда Илюха встал на дыбы, не желая латинским подобием креститься, князь три дня уговаривал и уговорил только после того, как епископ Иона заверил Головню, что грех этот на себя примет, а ему отпустит.

Вот и заслушался Бежиха, и пропустил миг, когда из зарослей по бокам шедшей вверх, к перевалам Рудных гор, дороги, выскочили пятеро оборванцев с дубьем.

— Ыауы!!! — ревел самый первый из них, бестолково крутя дрын над головой.

Вот спасибо деду Головне, что вбивал воинскую науку когда крепким подзатыльником, а когда и вожжами — не сплоховал Илюха, мигом выдернул сабельку да крутнул коня, чтобы встретить разбойный люд лицом.

Не сплоховал и Бежих, не умевший биться конным, зато ловко соскочивший с мула и перехвативший посох, висевший за спиной.

Ну и пошла потеха, Илюха вертелся вместе с конем, чтобы оборванцы оставались с одной стороны и махал клинком, стараясь не подставить его под поперечный удар дубиной.

Первого завалил чех, ловко ткнув ему прямо под дых. У мужика внутри екнуло, глаза вылезли из орбит и он бревном свалился на обочину, заодно приложившись затылком о корень.

На этот стук отвлекся первый детина и тут же упал, заливаясь кровью — Илюха достал его по шее. Трое оставшихся растерялись, ясное дело, что нужно бить кучей одного, но которого? Конного опасней, пешего легче, а пока они соображали, Илюха рубанул косматого и тощего дрища в рубахе, из под которой торчали голые ноги в опорках.

Правда, тут же получил дубиной по ребрам и свалился с коня.

Начисто забыв про обет молчания, он взревел и попер буром — а тем временем Бежих вполне удачно засветил разбойнику посохом в ухо, обернулся, а там Илюха уже все покончил двумя взмахами саблей.

Митрополичий конь, выбранный из числа тех, что пригнали берегом из Риги в Любек, флегматично косил глазом на порубанных и объедал зеленую веточку.

Бежих быстро проверил лиходеев — трое насмерть, один сильно поранен, не жилец, из первого только дух вышибло. Если башка крепкая — оклемается.

Он и оклемался, вздел себя