Переселенцы - Мария Сосновских

– Ищут тебя… Лежи тихо, даже дышать забудь!

Он спустился вниз и заглянул в избу: слава Богу, храпят все трое! Наказав сыну обежать все избы и оповестить хозяев о сходе, шепнул Пелагее, чтоб приготовила закуски, да получше – он еще раз к Агапихе наведается: небось урядник со стражниками снова первача возжелают… Жена удивилась такой щедрости обычно бережливого мужа, но ничего не сказала.

А Василий знал, что стоит уряднику опрокинуть стопку, как его не остановить никакой силой: падок, ох и падок «благородие» на дармовщинку!

Полицейские чины храпели до позднего утра. Когда они проснулись, Василий указал рукой на накрытый Пелагеей стол:

– Давайте, господа хорошие, по стопочке выпьем! Еще с Рождества бутылочка осталась, да все компании подходящей не было…

Урядник для виду поломался, дескать, служба, пить нельзя, но все же выпил, а стражники – те только того и ждали. Василий, чуть пригубив, спросил:

– И много этих самых арестантов сбежало? Нашли кого али нет?

– Да черт их найдет! – после второй стопки урядник стал разговорчивым. – Бывает, по деревням их укрывают. Народишко темный в округе живет! Сами-то бывшие каторжане, а ворон ворону глаз не выклюет! Ты, Василий Иваныч, примечай – может, кто прячет чужих людей. Если что – сразу в полицию сообщай … ик! мне, то есть, – икнул уже порядком захмелевший и раскисший урядник. – Дело-то серьезное: около Камышлова целый этап сбежал, двоих конвойных каторжники убили!

– Да неужто? – поразился Василий. – И никого так и не поймали?

– Как не поймали – многих сцапали… Этап-то ведь большой, которые арестанты не побежали: старые или больные, куда они в кандалах-то побегут? Эти в один голос твердят: мы, мол, бежать не хотели, солдат конвойных не убивали, это дело рук зачинщиков. Вот то-то и оно-то, – загорячился урядник. – Где теперь зачинщиков найдешь? Этакие-то и десятками лет в бегах числятся… А перед высшим начальством в ответе кто? Я, конечно… Навытяжку, бывало, стоишь, да еще в морду получаешь… А жалованье какое – не больно-то разживешься!

Василий налил им еще по стопке. Стражники, как и накануне, стали дремать сидя за столом. Урядник еще посидел, поболтал всякий вздор и стал клевать носом.

Уложив полицейских спать, Василий тоже прилег, но всю ночь не сомкнул глаз. Из пьяной болтовни урядника Елпанов понял, что тот со стражниками заехал в деревню случайно – просто потому, что беглых искали повсюду. Вдруг Василий спохватился: «Господи! Да ведь в кузнице кандалы распиленные лежат в углу. Сам ведь их туда бросил, да запамятовал в суматохе!».

Чуть забрезжило в окнах, Василий заторопился в кузницу. Возле двери огляделся – нигде ни души. Он завернул кандалы в старый мешок, чтоб никто случайно не увидел. Подошел к берегу Кирги, еще раз оглянулся и, размотав мешковину, забросил кандалы в воду.

Когда он вернулся в избу, полицейские еще спали. Василий, взяв крынку молока и краюху хлеба, осторожно поднялся на сеновал. Беглый стал жадно есть, бормоча слова благодарности. Оказалось, он с сеновала видел в щель, кто остановился ночевать у его спасителя. Хотел следующей ночью бежать, но побоялся – июньские ночи как на грех светлые.

…Сход собрался в Каторжанской слободке, возле пожарной караулки.

Василий как староста пришел первым. Урядник известил всех, что если появятся беглые, немедленно задержать их и везти в волость. Кто-то выкрикнул:

– Как их распознаешь, на лбу у них написано, ли чё ли?

– Да что непонятного? По кандалам да одеже арестантской! Не видали ль таких в лесу, а может – и на покосе?

– Нешто они нам покажутся? Сейчас каждый кустик кого хошь ночевать пустит!

– Но есть-то в лесу нечего! Может, в лесу или на покосе к вам кто подходил, дорогу спрашивал или поесть просил?

– Ну, ежели беглый, дак он дорогу спрашивать не станет, побоится себя оказывать…

– А мы еду-то в кармане носим, ли чё ли? У каждой семьи запас на телеге, а мы, может, за две версты косим-то, у телеги и сермягу найдешь, и подпилки есть – косы править. Если кто в бегах, небось, давно уж и кандалы, и одежу арестантскую скинул!

– Страда вовсю идет! Была нам нужда беглых ловить, на лешака они нам сдались, твои арестанты!

– Тебе надо, вот ты и лови, ваше благородие! – с издевкой крикнул кто-то, невидимый в толпе.

– Молчать! – вне себя заорал урядник. – Молчать, не то сами пойдете по сибирской дороге!

– А ты не пужай, мы дороги-то всякие видывали! Честные поселенцы мы, живем своим трудом, землю пашем да хлеб сеем, чего тебе еще-то!? – загомонил сход.

Мужики, несмотря на ругань урядника, стали расходиться по избам.

Урядник, разъяренный, уехал со стражниками в волость, сказав старосте Елпанову, что на днях заедет в деревню снова. Закрывая за ними ворота, Василий с облегчением, но и с досадой думал: «Слава Богу, унесли черти, но чем все дело с беглым-то обернется – неизвестно… А сколько времени в страду-то бестолку пропало!».

Василий, наконец, сказал жене, кого он прячет на сеновале. Сначала Пелагея испугалась, а потом немного успокоилась и даже засмеялась:

– А я-то, недотепа, думаю: что ему взбрело в голову урядника первачом напаивать, да не его одного, а еще двоих остолопов!

– Тут уж, как говорится, и сам не рад, да готов, пришлось умаслить полицейских… Надо работников о беглом-то предупредить… Хорошо, что они не из болтливых…

Прошло две недели. Урядник больше не приезжал. По деревне прошел слух, что Елпанов к жнитву нанял нового работника, которого привез из Ирбитской слободы. Парень назвался Гришкой, вольным поселенцем из Вятской губернии. Парень стал работать в елпановском хозяйстве и помогать Василию в кузнице. Теперь у Василия стало три работника, да и сын Петр уже работал за взрослого мужика. Пелагее работы хватало: со скотиной управляться, с огородом, да стряпни и стирки прибавилось, только ей приходилось все делать одной, без помощницы.

Василий как-то вечером сказал Пелагее:

– Вот что я надумал, мать: найму-ко я до женитьбы Петра работницу, тяжело тебе одной-то! Вон теперь сколько у нас скотины да птицы, и опять же – надо куделю чистить и прясть. Ну, куделю-то чистить Матрена сулилась пособить, бабенка она работяща, а все другое-то – как же тебе в одиночку?

– Ты хозяин, тебе и решать надобно, а мне и остальным – только слушаться да не прекословить, – ответила Пелагея.

Иногда Василий подумывал насчет беглого, ставшего вятским Гришкой: а вдруг пронюхает бестия-урядник, кто таков на самом деле новый елпановский работник, но успокаивал себя, мол, я-то тут при чем? Я его нанял в работники – и вся недолга, но если его сцапают, он и в ответе, а мое дело – сторона!

Когда кончилась страда, двое работников получили расчет и ушли домой: нанимал их Василий, как обычно нанимают на страду, до Покрова. Гришка хорошо работал по хозяйству, справлялся и в кузнице. Василий не жалел, что приютил беглого и спас его от новой каторги: как-никак, почти бесплатного работника получил, только корми и одевай его. «Пусть пока живет, робит у меня, а там видно будет», – прикидывал он.

К Покрову Елпановы всей семьей ездили в Киргу, в приходскую церковь. Заехали в гости к свату Иллариону. Покров в Кирге, как и во всем приходе – большой престольный праздник. И время праздновать – самое подходящее: полевые работы закончены, молотить еще рано. В это время в деревне только бабья работа – куделю чистить, а мужики так, кое-что разве поделывают. Ну, у Коршуновых и у Елпановых мужикам работы в любое время хватает, но в Покров – все дома, все празднуют.

Сватов Коршуновы встретили радушно. Настасья первая увидала Василия и Пелагею в окно, неодетая выскочила скорей отворять ворота и не удержалась, заплакала от радости, обнимала и целовала по очереди всех – отца, мать и Петрушку. После свадьбы дочери Василий был у Коршуновых два раза, а Пелагея всего один, и теперь Настя разом хотела наглядеться на прядеинских родных. Она немного похудела, но чувствовалось, что вполне освоилась в новой семье. Сватья Мирония, страдавшая одышкой, работать много не могла, все больше сидела и лежала с отечным лицом. По хозяйству помогала чужая безродная старуха.

Петрухе пошел семнадцатый год. Василий научил его счету в раннем детстве, считать он умел хорошо и быстро, а вот читать и писать где научиться – в деревне ни одного грамотного человека. Василий хотел уже послать его учиться в Ирбитскую слободу, но отец и сын Коршуновы читать и писать умели, и Платон охотно взялся учить родственника. Петр оказался способным и прилежным учеником, и его решили оставить в Кирге погостить: Настасье веселей будет. Василий с Пелагеей радовались: вот выучится сын грамоте, и можно письмо на родину отправить.

…Лето выдалось жарким и засушливым. Когда собирались тучи, с ужасающей силой гремел гром; были случаи, когда молнией убивало людей и скот или возникали пожары, но хорошего ливня так и не дождались. Хлеб был плохой, низкорослый, с мелким колосом, кое-как вырос только в залесках, где лучше сохранилась влага; травы оказались под стать ему. У Елпановых сохранилось много старого хлеба – не зря Василий каждый год припахивал целины, где всегда был урожай. Люди говорили между собой, что будет голод. И на самом деле, уже в сенокос и жнитво появилось много голодающих с Урала. Вести, одна другой хуже, приходили с демидовских заводов: там народ поголовно умирал с голоду – на тамошних каменистых, неплодородных землях добрых урожаев никогда не было, а тут еще два лета подряд засуха. Исхудалые, с почерневшими лицами люди с тощими котомками за плечами шли и шли вереницами по деревням Зауралья, прося милостыню.