Мертвая вода (СИ) - Локалова Алиса

На следующий день вернувшаяся из рейда Феликса снова увидела того воришку — и едва узнала его. Его отмыли и нарядили в фартук булочника и комичный белый колпак, который то и дело грозил сползти ему на нос. Пацан смешно дергал бровями вверх, чтобы поправить его, и звонко кричал на весь порт: «Свежие булочки! С маком, вареньем, повидлом! Пирожки горячие! С рисом и рыбой, с картошкой, с мясом, с яйцом и луком, свежие, только из печи!». Солдат стоял возле оружейного склада и усмехался себе в усы. Рядом размахивал руками и громко хохотал булочник, которому больше не было нужды трудить свои старые ноги, простаивая с товаром в порту.

Феликса улыбнулась воспоминаниям. Она как раз вынырнула из очередного переулка прямо к складам у доков и увидела похожего мальчишку. Но на его прилавке вместо свежих ароматных булочек и пирожков лежали совершенно несъедобные на взгляд Феликсы лепешки, которые в Бедеране ели вместо хлеба. Девушка вздохнула и стала высматривать «самую убогую лодку на свете».

В доках стояло очень много лодок и кораблей, которые Феликса не задумываясь назвала бы убогими. У некоторых был сильный крен. Часть кораблей вообще с натяжкой можно назвать даже ялом; многие демонстрировали латаные-перелатаные паруса. Наконец Феликса поняла, о какой лодке шла речь.

У самого крайнего причала, которым почти никто не пользовался, потому что один из столбов прогнил и часть его уже утопала в воде, была пришвартована лодка. Она завалилась на бок почти до середины борта; парус обтрепался до дыр. Борт, выглядывающий над водой, сильно рассохся. Феликса придирчиво оглядела киль, вписанный в песчаную косу, намытую волнами. Киль покрывали трещины; из самой большой прямо на глазах у Феликсы выполз маленький неуклюжий рак-отшельник.

На полузатопленном причале сидел Данатос с удочкой в руках и беззаботно болтал ногами в воде. Идиллическая картина. Грязь и ругань основной части гавани остались позади, оборотень сидел лицом к дивному пейзажу, где горы на фоне чистого, умытого неба причудливыми фигурами спускались в море. Феликса замерла на несколько мгновений — настолько непривычным в суете последних месяцев жизни оказался открывшийся ей вид.

Улова она не заметила. Феликса поняла, что удочка в руках Данатоса служила не для рыбалки, а для отвода глаз. Она подошла ближе, и захватившее ее очарование развеялось.

На затопленной части причала лежал посиневший и раздувшийся труп. Чародейка узнала форму охранников Пигсвелла, но облачение было неполным. Его меч в ножнах, кинжал и шлем лежали возле перевертыша. Труп больше не кровоточил, но Феликса разглядела чудовищные раны: из правого бока вырвали немалый кусок мяса, судя по всему, вместе с печенью; через горло шли глубокие следы огромных бритвенно-острых когтей.

— Если ты хочешь спросить, съел ли я его печень, спрашивай, — проговорил Данатос, поднимаясь. Он напряженно смотрел на Феликсу, ожидая жестокого вопроса.

Девушка пожала плечами.

— Я знаю, что оборотни не едят людей. Мифы о том, что человеческий ливер прибавляет оборотням-хищникам сил, не просто раздут, а высосан из пальца. А труп ты сюда притащил, чтобы никто не догадался, что его убил именно оборотень. Тебя что, тяготит твоя сущность? Чего-то стыдишься?

Данатос заметно расслабился, но все равно хмурился.

— В детстве я плохо контролировал зверя. Одна из жриц увидела, как я задрал корову и грыз ее ногу. Она визжала, как будто я грыз ее ногу, а не коровью, и просила Триединую уберечь ее от бездушного монстра. Меня, то есть…

— … А потом оказалось, что буренка болела ящуром, и ты спас несчастную от долгой и мучительной смерти, — бросила наугад Феликса. Дани натянуто рассмеялся.

— Нет. Она просто была очень старой, слепой и бесплодной. Наступила в сусличью или кротовую норку и поломала ногу. Очень неудачно, открытый перелом — от нее несло кровью. Я и не удержался.

Чародейка покачала головой.

— Ты совсем как Брисигида. Тяготишься тем, в чем нет твоей прямой вины.

Оборотень кивнул и виновато развел руками. Феликса хмыкнула.

— Пойдем к твоей сестре. Боюсь, ее время истекает, а мне надо подготовиться и открыть тот сундук.

— Я как раз хотел с тобой об этом поговорить, — осторожно начал Данатос. Чародейка нахмурилась. Дани вздохнул и продолжил. — Когда за нами погнались, у тебя из носа снова пошла кровь. Я попросил Лаэрта спрятать тебя в зарослях на время, пока я отвлекаю стражников. Когда я вернулся, он сидел с очень растерянным видом. Сказал, что пытался стереть кровь у тебя с лица, чтобы она не потекла дальше и не испачкала одежду, как вдруг ты поднялась и схватила его за руку. Он жутко перепугался, потому что глаза у тебя были будто залитые зеленым огнем, и ты не своим голосом пророчествовала.

— Что я сказала? — неестественно ровным голосом спросила Феликса.

— Знаешь, я всегда поражался памяти Лаэрта… Он запомнил твои слова дословно. Последняя Надежда, Дочь Меча и Магии, войдет в мир мертвых и будет внимать гласу живых. Не будет ей вкуса от пищи, ни отдыха от сна, ни радости наследия до конца эпохи, пока Тьма не сойдется со Светом под началом Странницы, пришедшей из мира без сердца, — подтвердил ее опасения Данатос. — А потом ты утерла ладонью кровь с лица и приложила ее к сундуку, к тому месту, где должен быть замок.

— И он открылся, — поняла Феликса.

— Открылся, — подтвердил оборотень. — Внутри он весь зарос лозой и плющом, и они оплели два сосуда. С живой и мертвой водой, как я теперь понял. — Данатос взял Феликсу за обе руки и пристально посмотрел ей в глаза. — Ты не должна исполнять то, что сказала. Я понял, почему Брисигида будет сердиться. Я бы тоже пришел в ярость.

Феликса вздрогнула от прикосновения, и подумала, что, возможно, потеряет больше, чем предполагала. Но она ответила твердо:

— Если сундук открылся моей кровью, отступать нельзя. И позволять Брисигиде умирать такой страшной смертью только потому, что я стану нежитью, я не могу.

— Иного ответа я и не ожидал. Но спросить должен был, — он отпустил руки волшебницы и посмотрел на труп стражника. Феликса сразу поняла.

— Я им займусь, не переживай.

Она покрутила рукой, разминая каждый палец и сустав, а затем опустила руку в море. Вода вокруг пальцев замерцала. Золотистые и серебристые искры волнами расходились от ее руки. Спустя некоторое время море у берега вскипело от многочисленных стай рыб, креветок и даже крабов. Второй рукой Феликса подтолкнула труп в воду, и морские обитатели стремительно набросились на его плоть.

— Жутковатое зрелище, — прокомментировал оборотень.

— Море — очень чистоплотная стихия, — отозвалась Феликса, — и старается прибирать грязь, которая в него попадает. Рыбам на пользу, а из следов останутся только кости да латы. Кто тогда догадается, когда и от чего он погиб? Может, утопился от несчастной любви…

— Да ты романтик, — хмыкнул Данатос. — А в латах поселится новая колония крабов. И анемонами обрастут его бренные останки.

— А ты делаешь вид, что ты циник, а сам до сих пор жалеешь старую корову, — парировала чародейка. — Лодку ты здесь оставил тоже для крабов и анемон?

— Нас на ней сюда привез Хольгер, солдат-северянин, — пояснил Данатос, глядя, как рыбы снуют через ребра, уже обглоданные ими почти до чистоты. — Он сказал, что станет торговцем рыбой, и ему будет стыдно иметь такую лодку. А утопить ее у меня рука не поднялась. Мы неделю плыли на ней по подземным горным рекам и еще дней десять по морю. Она даже в шторм не раскололась, хотя это скорее заслуга Брисигиды. Эта лодка — одна из последних вещей, напоминающих мне о доме.

— Не хочу тебя расстраивать, но возможно именно она выдала ваше с Брис присутствие здесь.

— Нет, — покачал головой Данатос, — нас выдала только глупость. Брис стала искать храм Триединой здесь и спрашивала всех подряд. В какой-то момент к ней подошел торговец книгами и сказал, что храма в Бедеране нет, он далеко за городом, ибо жители города исповедуют другую веру. И дал ей книгу об истории веры Триединой на Юге.