Интерлюдия Томаса - Дин Кунц

– Я предполагаю, что он один.

– Да.

Она смотрит на пистолет в моей руке.

Я спрашиваю:

– Этого будет достаточно, чтобы выполнить работу?

Её выражение безрадостно.

– Я не знаю.

Пока я обдумываю, как лучше перевести в слова некоторые другие вопросы без включения психической сирены в разуме Присутствия, спрашиваю, можно ли попить воды.

Она достаёт из холодильника бутылку «Ниагары»[38], и когда я кладу пистолет на обеденный стол, уверяю её, что стакан мне не нужен.

Для человека, проведшего двадцать четыре часа на ногах, после долгого дня утомительных действий, слишком много кофеина – такая же проблема, как и слишком мало. Дремота и недостаток фокусировки, к которым он приводит, могут оказаться для меня смертельными, хотя такими же могут статься заострённость внимания и склонность слишком остро реагировать, которые появляются при передозировке стимуляторов. Но «Маунтин Дью», шоколадные батончики и пара «НоуДоз» ещё не полностью вымыли пыль песочного человечка[39] из моих глаз. Я глотаю ещё одну кофеиновую таблетку.

Когда я выпиваю воду, Ардис подходит ко мне и берёт мою руку в свои. Её глаза, судя по всему, выражают отчаяние, а взгляд умоляющий.

Что-то в её взгляде, возможно, его энергия, заставляет меня беспокоиться. Из-за того, что моя жизнь выложена сверхъестественным, неприятное чувство беспокойства охватывало меня достаточно часто, чтобы быть близким к ощущению, что у меня сзади по шее что-то ползает. В этот раз, однако, до того, как я смог пригладить густые волосы свободной рукой, я понимаю, что это ползание – не на шее, а внутри моего черепа.

Когда я захлопываю свою личную частную дверь, отгоняя то, что разыскивало вход, Ардис говорит:

– Ты придумал, как это выразить лучше, Гарри?

– Выразить что?

– Аналогию с морской свиньёй и луговой собачкой.

Встревоженный, я вырвал свою руку из её.

Фигура матери Джоли всё ещё стоит передо мной, и, конечно, её содержание – разум и душа – всё ещё обитает в теле, даже если она больше не контролирует его. Присутствие и я – лицом к лицу, как было в последний раз, когда оно бросало мне вызов через Донни, и в этот раз его истинное лицо скрывается за маской Ардис. Её кожа остаётся чистой и сияющей, но выражение крайнего презрения – это то, что мне кажется несоответствующим привлекательному внешнему виду. Эти тёмно-зелёные глаза такие же поразительные, как и до этого, глаза женщины из какого-то пропитанного волшебством кельтского мифа, но они больше не испуганные или печальные, или умоляющие; они, кажется, излучают осязаемую, нечеловеческую ярость.

Я хватаю оружие со стола.

Она говорит:

– Кто ты на самом деле, Гарри Поттер?

– Лекс Лютор, – допускаю я. – Поэтому я должен был изменить своё имя. Когда кто-то в тысячный раз спросил меня, почему я ненавижу Супермена, я захотел, чтобы моё имя стало абсолютно любым другим, хоть Фидель Кастро.

– Ты первый такого типа, с кем я когда-либо сталкивался.

– Какой же это тип? – интересуюсь я.

– Недоступный. Я обладаю каждым, кто спит в мотеле, странствую по их воспоминаниям, внедряю повторяющиеся кошмары, которые разрушат их сон на недели после того, как я их покину.

– Я бы предпочёл бесплатный континентальный завтрак[40].

Без неуклюжести, свойственной зомби, а со своей обычной грацией она идёт – почти кажется, скользит – к столу рядом с варочной панелью и выдвигает ящик.

– Иногда я получаю контроль над гостями мотеля, когда они бодрствуют – использую мужа, чтобы довести жену до звероподобного состояния или использую жену, чтобы рассказать её мужу ложь об изменах, которые я выдумываю о ней в восхитительных деталях.

Ардис пристально смотрит в ящик.

– Когда они уезжают, – говорит Присутствие через неё, – они за гранью моего контроля, но эффект того, что я сделал, будет продолжаться.

– Зачем? Какова цель?

Ардис отворачивается от ящика.

– Потому что я могу. Потому что я хочу. Потому что я буду.

– Это абсолютный нравственный вакуум.

Подчиняясь твари, которая сидит в ней, Ардис вытаскивает из ящика мясницкий нож. Скрытый демон говорит её голосом:

– Не вакуум. Чёрная дыра. Меня ничто не покидает.

Я предполагаю:

– Мания величия.

Поднимая тесак, Ардис приближается к обеденному столу, который стоит между нами.

– Ты болван.

– Правда? А ты тогда нарцисс.

Меня пугает, что мы никогда не перерастём школьный двор и его ребяческое поведение. Даже этот кукольник, с почти божественной силой над теми, кого он контролирует, ощущает потребность унижать меня детскими оскорблениями, и я вынужден отвечать так же.

Через Ардис он говорит:

– Ты мертвец, говнолицый.

– Правда? Ну а ты, наверное, чертовски уродлив.

– Только не тогда, когда я в этой суке.

– Лучше я буду мёртвым, чем таким уродцем, как ты.

– Ты достаточно уродлив, говнолицый.

Я отвечаю:

– Палки и камни[41].

Она начинает обходить стол.

Я двигаюсь в обратном направлении, держа пистолет двумя руками и прицеливая его прямо ей в грудь.

– Ты не выстрелишь в неё, – говорит Присутствие.

– Я убил женщину этим вечером.

– Лжец.

– Извращенец.

– Убийство суки не убьёт меня.

– Но тебе потребуется найти другое тело. Но тогда меня не будет в доме, и ты не будешь знать, где меня искать.

Она кидает нож.

Мои сверхъестественные способности включают случающиеся время от времени пророческие сны, но среди них нет, чёрт возьми, мимолётного видения будущего, когда я не сплю, что было бы очень и очень полезно, в такие моменты, как этот.

Я не ожидаю, что она кинет его, у меня нет времени, чтобы уклониться, лезвие проносится со свистом мимо моего лица, достаточно близко, чтобы побрить меня, если бы у меня была борода, и врезается в мебельную стенку за мной, раскалывая рельефную панель на верхней дверце.

Кукловод, видимо, ограничен физическими возможностями, присущими телу, которое он заселяет. Я, возможно, на пятнадцать лет моложе, чем Ардис, сильнее, с более длинными ногами. Присутствие право, я не убью Ардис, она невиновна, жертва, и сейчас, когда она возвращается к ящику с ножами, мне ничего не остаётся, кроме как отрезать её в фигуральном смысле, до того, как её наездник использует её, чтобы разрезать меня буквально.

Я мчусь вдоль коридора, добегаю до фойе, и в это время открывается парадная дверь и высокий крепкий парень останавливается на пороге, удивлённый моим появлением. Должно быть, это муж, Уильям Хармони. Я говорю: «Привет, Билл[42]», надеясь, что он любезно отойдёт с пути, но когда я ещё говорю, его выражение застывает, и он говорит: «Говнолицый», будто оскорбление настолько подходит, что это первая вещь, которую люди думают сказать, завидев меня, или Присутствие вышло из Ардис и вошло в её супруга.