На пути к Цусиме - Дмитрий Павлов

Известие об уходе русских кораблей из Виго вызвало очередную бурю в английской печати. Своих вновь взволновавшихся было сограждан британское внешнеполитическое ведомство успокоило заверением, что русская эскадра продолжила поход «по соглашению между Россией и Англией». Как бы там ни было, к середине следующей недели угроза англо–русской войны, а вслед за ней и общеевропейского военного конфликта миновала.

По мере того, как в прессе появлялись все новые и новые подробности происшествия на Доггер- банке, европейское общественное мнение разделилось. Если большая часть западных журналистов, государственных деятелей и политиков продолжала стоять на прежних позициях, то симпатии военных обозревателей, юристов и особенно военных моряков все чаще стали склоняться на сторону Рожественского. Британский специалист по международному праву Фредерик Пуллок отметил на страницах «Daily Chronicle»: «Вероломное нападение японцев на русскую эскадру в Порт–Артуре, до объявления войны, дало вице–адмиралу Рожественскому полное право заподозрить повторение такого же поступка в Северном море. Командующий русской эскадрой тем более был прав […], что на русских судах не заметили никаких огненных сигналов с рыболовных судов»; отставной вице–адмирал германского флота Кюне в докладе, прочитанном в Любеке в конце октября, призывал с большим доверием отнестись к свидетельствам русского флотоводца; немецкий военный обозреватель граф Пфейль со страниц газеты «Munchener Neueste Nachrichten» констатировал, что «русский флот, защищаясь от коварного нападения врага, нанес, конечно, не желая этого, вред английским рыбакам» («когда Япония без объявления войны предательски напала на русский флот, — напомнил публицист, — то молчали все те, кто кричит теперь»); итальянский капитан Ронкальи, разбирая на страницах газеты «Popolo Romano» обвинения, выдвинутые в печати против Рожественского, писал: «Существует полное вероятие, что русский огонь был вызван именно японскими миноносцами […] Варварскую жестокость проявили не русские, поставленные в положение законной обороны, а те два судна, которые предательски навлекли на рыбаков выстрелы, направленные против злоумышленников»[157]. Немецкая газета «Vessische Zeitung» на шумиху британской прессы, поднятую вокруг инцидента, ответила статьей «Много шума из ничего»; в ноябре 1904 г. влиятельный британский публицист и историк Фрэнсис Скрайн (F. Skrine) направил несколько открытых писем в адрес гулльского банкира Сеймура Кинга. Назвав инцидент в Северном море «недоразумением», он выступил против агрессивного антирусского тона публикаций принадлежавших тому изданий (в конце 1904 г. свои послания Кингу Скрайн опубликовал отдельной брошюрой).

Наиболее уважаемые и опытные британские военно–морские деятели, утверждал со страниц «Нового времени» ее лондонский корреспондент, «составили себе мнение о совершенной правоте Рожественского. Мне достоверно известно, что адмирал Ламбтон высказал это на аудиенции у короля и что‑то же говорил адмирал Фишер, прибавив, что никакой начальник британского флота не мог бы в подобном случае действовать иначе. А морской адъютант короля принц Баттенбергский [Prince Louis of Battenberg], исследовавший дело в Гулле, в рапорте королю выразил то же самое»[158]. «Если бы я увидел, — заявил Фишер, — что ко вверенной мне эскадре приближается какой‑то миноносец, то я сначала выстрелами потопил бы его, а затем уже спросил, какой он был национальности»[159]. В том же смысле высказывались и другие авторитетные западноевропейские военно–морские деятели.

В общем, действия Рожественского на Доггер–банке стали постепенно выходить из‑под огня критики, но вопрос о том, что спровоцировало стрельбу в Северном море, оставался по–прежнему открытым. Именно этот вопрос впоследствии стал предметом разбирательства особой следственной комиссии.

Глава IV. Международное расследование. Реконструкция инцидента

В Петербурге об инциденте в Северном море стало известно из агентских телеграмм и газет во вторник 12(25) октября. Первым из российских официальных лиц о нем узнал посол в Великобритании граф А. К. Бенкендорф, который вечером 11(24) октября вернулся в Лондон из Силезии и был крайне удивлен, увидев на площади вокзала Виктория множество полицейских и толпу, которая, окружив его, начала свистеть, потрясать кулаками и даже пытаться разбить окна его экипажа. Толпа провожала его карету до ворот посольства, где, спев «Правь, Британия!», рассеялась. «Полиция охраняла российское посольство, как если бы это была английская крепость»[160], — сообщали газеты.

Несмотря на столь недружелюбный прием, утром следующего дня Бенкендорф, не мешкая, направил телеграфный запрос в Петербург, а сам отправился в Foreign Office, где ему была вручена нота, в которой кроме описания самого происшествия содержались требования немедленных извинений перед Британией, «полного удовлетворения», а также «достаточных гарантий против повторения такого инцидента». Российский посол ответил, что «не предвидит никаких затруднений ни в вопросе об извинении за прискорбное происшествие, ни в деле о вознаграждении пострадавших»[161]. Аналогичные требования глава Форин Офиса еще накануне направил в Петербург Хардингу. Передавая Ламздорфу это послание своего правительства, восходящая звезда британской дипломатии и будущий вице–король Индии позволил себе «частным образом», «как друг, а не посол его величества», дать российскому министру совет: «ради сохранения дружественных отношений между двумя странами была бы желательна со стороны русского правительства декларация о том, что потерпевшим будет дано полное вознаграждение», а виновные «будут подвергнуты соответствующему наказанию». В ответ Ламздорф заверил Хардинга, что как только в Петербурге будут получены известия от Рожественского, инцидент будет «тщательно исследован», виновные наказаны, а пострадавшие вознаграждены[162]. Действительно, на следующий день король и МИД Великобритании получили из Петербурга официальные сожаления и соболезнования, но не извинения, которых, вопреки бытующему в историографии мнению[163], и быть не могло — по причинам, которые скоро будут ясны.

Между тем англичане настаивали на немедленном выполнении своих условий в полном объеме. Имелись в виду четыре условия:

1) принесение официальных извинений Великобритании,

2) полное возмещение ущерба пострадавшим,

3) наказание виновных офицеров независимо от чина и должности (в первую очередь подразумевался командующий русской эскадрой) и

4) гарантии неповторения подобного в ходе дальнейшего похода эскадры[164],

напряжение росло с каждым часом, и уже утром 13(26) октября Лансдоун на очередной встрече с Бенкендорфом потребовал, чтобы движение русской эскадры было остановлено, а «если ей будет позволено продолжить путь», «то между нами до истечения недели может начаться война». В тот же день британский министр в собственноручном послании Бенкендорфу вновь потребовал от России не только провести тщательное расследование «прискорбной атаки русским флотом британских траулеров» и «примерного наказания» виновных, но и принятия мер к тому, чтобы подобное не могло случиться впредь. «Офицеры, охваченные паникой, отдав приказ об атаке, считали и, вероятно, считают до сих пор, — писал Лансдоун, — что имеют право обращаться с любым невинным судном, встреченным на пути на Дальний Восток, как с вражеским только потому, что оно показалось им замаскированным японским. Нет нужды особо указывать, к каким последствиям может привести подобное состояние умов»[165].

Объяснения Рожественского, опубликованные 14(27) октября, не разрядили обстановку, зато его решимость без колебаний вступить в бой с английским флотом, выраженная в уже известном нам интервью английским журналистам 15(28) числа, очевидно, подействовала налондонских «ястребов» отрезвляюще. Утром 14(27) октября Ламздорф пригласил к себе Хардинга. «Этот самый вежливый на свете человек, — вспоминал ту встречу много лет спустя британский дипломат, — был почти груб со мной». Министр зачитал послу телеграммы Рожественского и затем «в течение часа бранил Англию, Японию и коварство японцев». Хардинг счел за благо отмолчаться, понимая, что Ламздорф «не в себе».

Но уже на следующий день министр, бросившись послу на шею, «со слезами на глазах» горячо благодарил Хардинга за его сдержанность, проявленную накануне. Всю предыдущую ночь, объяснил Ламздорф, он провел на заседании Совета министров, «сражаясь» с господствовавшей там «воинственной атмосферой», но все равно получил указание в ответ на «одно слово угрозы» от Лансдоуна или Хардинга решительно заявить британской стороне: «Вы хотели войны, вы ее получите!». Теперь собеседники сошлись во мнении, что «недостойно ставить риск перспективы долгой и ужасной войны между двумя великими державами в зависимость от того, что сделает или скажет один правительственный чиновник»[166]. Между тем в Лондоне Бенкендорф 14(27) октября направил Лансдоуну предложение российского императора передать дело на «всестороннее рассмотрение международной следственной комиссии», и британский кабинет немедленно согласился[167] - такой способ разрешения межгосударственных споров был предусмотрен международной Гаагской конвенцией, подписанной в 1899 г. «Вчера посланное нами в Англию предложение передать рассмотрение дела о стрельбе в Немецком море [в ведение] Гаагского суда — возымело действие. Паршивые враги наши сразу сбавили спеси и согласились», — записал в своем дневнике 16(29) октября обычно немногословный и сдержанный российский император, а вечером следующего дня прибавил: «От 2 до 3 час. Принимал англ. Посла Hardinge по поводу последнего недоразумения. Поговорил с ним крепко»[168]. Смысл состоявшегося разговора (со ссылкой на петербургского корреспондента «Echo de Paris») передала «Times»: «В ходе состоявшейся вчера беседы сэра Чарльза Хардинга с императором его величество выразил удовлетворение разрешением кризиса, отметив, что он твердо уверен, что русский флот был атакован японцами»[169]. Сам Хардинг в донесении в Лондон сообщил, что был принят в Царском Селе «весьма любезно», и своей часовой беседой с Николаем II оказался удовлетворен настолько, что отчет о ней закончил словами: «К сожалению, беседы, подобные той, которой я удостоился, — явление редкое и исключительное, и в вопросах внешней политики его величество вынужден полагаться на информацию и мнения своих зарубежных представителей и министра иностранных дел, а из некоторых замечаний его величества, сделанных мне, видно, что эти мнения не всегда находятся в согласии с фактами»[170]. «Когдая рассказал ему [императору] обо всем, что произошло между Ламздорфом и мной и как близко мы находились от самого серьезного кризиса, — вспоминал впоследствии Хардинг, — его глаза наполнились слезами и он заявил, что никогда бы не допустил войны между Англией и Россией»[171]. В качестве ответного жеста доброй воли российский посол граф Бенкендорф 19 октября (1 ноября) был приглашен на 20–минутную аудиенцию в Букингемский дворец.