Вдохни океан (СИ) - Обр Ольга

— Здесь редко бывают люди, можешь снять верхнее платье. Если кто-то приедет, мы услышим, и ты успеешь одеться.

Киваю. Можно было бы снять и нижнее платье и искупаться, но вход в море каменистый, неровный и очень скользкий — слишком велика вероятность сломать ногу. Поэтому снимаю только верхнее и никаб, а юбку нижнего обматываю вокруг талии, создавая экстра-мини. В таком виде вполне удобно сидеть на камнях, болтать ногами в воде и подставлять обнаженные ступни набегающим волнам. Кир все так же стоит у самой лестницы.

— Ты не хочешь освежиться? — спрашиваю неожиданно для себя. — Окунуть ноги в воду. — Уточняю тут же во избежание недопонимания.

Он кивает и медленно идет в мою сторону, приходится встать и помочь ему преодолеть ухабистый и мокрый кусок пути. Пока он усаживается на камень, нечаянно задевает рукой мое оголенное бедро, вздергивает брови, но ничего не говорит. Я сажусь чуть поодаль, но в том же бассейне. Долгое время мы молчим. И это молчание, помноженное на сверкающие брызги прибоя и освежающий ветер, объединяет нас куда больше, чем все слова сказанные за полтора месяца жизни под одной крышей. Все плохое остаётся там, за скалами и я не могу надышаться воздухом пропитанным йодом и свободой.

— Я постараюсь сделать тебя счастливой, — вдруг прерывает тишину Кир. — Ты только мне подсказывай, что для этого нужно. В чем-то ты права, мне всего восемнадцать и у меня совершенно нет опыта в ухаживаниях и совместной жизни. Но я готов учиться.

Он поворачивается ко мне лицом, словно хочет увидеть. Ждёт ответа.

— Кир, — так не хочется снова ругаться. — Я с радостью приму твою дружбу, но вот ухаживать за мной не надо. Подожди, не обижайся. Ты же всё знаешь. Да и к чему тебе я? По сути, мы едва знакомы. Чужие люди.

— А если я не хочу, чтобы мы были чужими?

Закрываю глаза. Как же с ним сложно. В этот момент он одним слитным движением пересекает бассейн, вздергивает меня на ноги и целует. Его губы, твёрдые и нежные, захватывают мой рот. В первую секунду я теряюсь, но затем стараюсь увернуться. Он же крепко обхватывает одной рукой мой затылок, второй прижимает к себе за талию. Свободной рукой стучу его по плечу, извиваюсь в попытке вырваться, но его руки словно стальные канаты. И, похоже, чем больше я вырываюсь, тем больше он заводится. Осознав это, расслабляюсь, перестаю трепыхаться. Но и отвечать на поцелуй не намерена. Впрочем, он прерывает его сам.

— Ты как наваждение, — шепчет мне прямо в губы. А я просто стою и жду, когда же он меня отпустит. — Дай мне шанс. Один. Обещаю, больше так не делать. Только, если сама захочешь.

И столько в его голосе отчаяния. Это рвёт сердце. Но и согласиться я не могу, ни к чему питать ложные надежды. Поэтому просто мотаю головой. Кир прижимает меня к себе еще крепче, словно боится, что я исчезну, стоит лишь отпустить. Хотя так и есть, я выжидаю момент, чтобы рвануть прочь.

— Я не отступлюсь.

И мне нечего на это сказать. И некуда сбежать. Горько вздыхаю. Мы стоим так еще какое-то время. Поездка безвозвратно испорчена, никаким умиротворение больше и не пахнет. И самое паршивое, что я больше не могу с чистой совестью сказать, что мне неприятны его объятия. Потому что это не так, совсем не так. Кир невесомо целует меня в висок, наконец, выпускает из кольца своих рук и говорит: Поехали домой.

КИРАМ

Опять сорвался и пересёк границы. Рядом с ней мне сложно оставаться трезвомыслящим человеком. И Мари, по крайней мере, не рвётся из моих рук, хоть и не отвечает на поцелуй. А я тону в ощущениях — ее мягкие и податливые губы словно созданы для меня, хочется прикасаться к ним снова и снова. Но я не углубляю, а напротив, заканчиваю поцелуй, надо приучать ее к себе постепенно. Один бог знает, как нелегко мне выпустить мою девочку из рук.

Мы едем домой, и она снова молчит. Опять сейчас напридумывает глупостей. Почему с женщинами так сложно? Особенно с теми, что не воспитаны в наших традициях. Поэтому я спешу нарушить тишину в салоне. Предлагаю включить что-нибудь послушать с её планшета. Понял уже, что музыка её успокаивает. Заодно выясню, что она сейчас чувствует. Не знаю, как у других девушек, а у моей по плэйлисту сразу понятно, злится она, грустит или ей весело. Она подключает планшет к бортовому компьютеру и запускает что-то мелодичное и нежное. Салон заполняют тягучие звуки, настраивающие на релакс, и я понимаю, что Мари на меня не сердится. В ином случае включила бы что-нибудь рвущее уши на части, с грохотом барабанов и дикими криками вместо вокала. Как она вообще это слушает, мне непонятно.

Кажется, Мэй была права. Надо просто уделять ей больше времени. И, наверное, давить на жалость. Это конечно не то чувство, которое я хотел бы, чтобы она испытывала ко мне, но это уже эмпатия. Думает, что она опытнее и обыграет меня на моем же поле. Прости, солнце, у меня для тебя плохие новости. В моем увечье есть и свои плюсы. Не только сверх меры развитая реакция на движение, но и способность отличать тончайшие оттенки эмоций в словах людей. А когда знаешь, с чем работаешь, управлять людьми так же легко, как персонажем в компьютерной игре. И ты поведёшься, Мари, никуда не денешься.

13

МАРИ

Всю неделю, стоит Кираму уехать в офис, мне привозят огромные охапки цветов. Он слишком явно игнорирует мою просьбу о нейтралитете. К счастью, его тренировки стали более интенсивными и возвращается Кир очень поздно, мы практически не встречаемся вживую. Лишь перебрасываемся парой слов за завтраком. Но днем, как только остается один в своем кабинете, он норовит сказать что-нибудь, что выводит меня из себя. Комплименты, что он говорит, далеко не банальные. И, хотя мне этого не хочется признавать, они цепляют. Потому что это комплименты не внешности — странно было бы. Порой хочется его прибить, за комментарии о том, чем я занимаюсь, оставшись дома одна. К примеру, в понедельник он встал перед зеркалом, висящем на стене у двери в кабинет (как только узнал, что оно там есть?), расстегнул рубашку и вполне невинно предложил мне ни в чем себе не отказывать, поласкать себя и кончить, глядя на такого красивого него. На мое справедливое «Иди к черту», гадёныш невозмутимо заявил, что нельзя так долго обходиться без секса, это вредно для моей психики. А раз уж такая злая я не даю ему меня удовлетворить, он готов пожертвовать своим временем и послужить картинкой из журнала PlayGirl. И пускай это до ужаса раздражает, но одновременно это было и смешно. Во вторник он в красках расписывал, как я, по его мнению, в данный момент загораю во внутреннем дворике в костюме Евы. В среду очень артистично исполнил для меня композицию Кэсси «Я и ты». Когда он пел «Нравится ли это тебе, детка?», я уверенно заявила «Нет и нет». Он лишь коротко рассмеялся, и как ни в чем не бывало, продолжил напевать: Я знаю, что делать, только позволь… Дьявол, себя-то не обманешь, я больше никогда не смогу слушать эту песню, не представляя его соблазняющий голос. В четверг он со мной на такие темы не разговаривал, но весьма красноречиво продемонстрировал, от какого чудесного образца мужественности я отказываюсь. Ничего такого, он просто скинул рубашку, положил очки на пол напротив себя и отжимался. При этом рассказывал какие-то истории и даже не сбился с дыхания. Я не могу не признать, что мальчик идеально сложён и так же идеально упрям. В пятницу он предложил мне пойти в его спальню, якобы он забыл там телефон. Я, естественно, сразу заподозрила подвох, но Кир был дико убедителен. Когда пришла в спальню, этот нехороший человек заявил, что искомый телефон лежит под средней подушкой. Для полноты картины надо понимать, что по сравнению с его кроватью, кингсайз — это узенькая койка в захудалом хостеле. В общем, пока я ползла, чтобы проверить, что там под подушкой, мне в красках поведали, как идеально я смотрюсь в этой кровати. Телефон, кстати, действительно оказался под подушкой.

Все эти подкаты… Скажем так, нервируют. Но и заводят. И от этого я злюсь еще больше на него, на сложившуюся ситуацию и особенно на себя. Он приручает меня как дикое животное, приучает к своему телу и голосу, я прекрасно отдаю себе в этом отчет. Припоминаю лекции по нейропсихологии в попытке отыскать для себя метод сопротивления такому натиску. Всё, что приходит на ум, так это то, что необходим якорь, который удержит моё сознание. Таким якорем мог бы и должен быть Алекс. Но моё собственное тело меня предает, несмотря ни на что. И я сотни раз говорила себе не дразнить голодного волка, но в этот раз, разозлившись из-за истории с кроватью, не смогла удержаться: