В канун Рождества - Пилчер Розамунда

Старик пожал плечами:

– Глория на вираже врезалась в фургон.

– Как же она его не заметила?

– Было очень темно и шел дождь.

– Миссис Дженнингс сказала, что Глория с Франческой были на детском празднике. Фейерверк и прочие забавы.

– Это так.

Элфрида закусила губу. Потом сказала:

– Иногда она сильно выпивала на вечеринках. – И тут же пожалела о своих словах.

Но лицо старого джентльмена не дрогнуло.

– Я знаю, моя дорогая. Мы все это знали. Иногда она немного перебарщивала. Особенно под конец какого-нибудь веселого вечера. Не могла остановиться. А потом садилась за руль. Оскар знал об этом лучше, чем любой из нас. Он страшно мучается, его терзает чувство вины: почему он не повез Франческу на этот праздник сам. Думаю, ему и в голову не приходит, что это был не только детский праздник и Глория не сразу повезла Франческу домой. Там были и другие родители, веселье продолжалось. Дождь начался как раз перед тем, как они выехали. А потом… Тяжелый автомобиль, мокрая дорога… – Он красноречиво повел рукой. – Все кончено. Они погибли.

– А я даже не была на похоронах.

– Я тоже. Подхватил простуду, и доктор запретил мне ехать. Конечно же, я послал телеграмму, поговорил с Оскаром по телефону, выразил ему мое глубочайшее сочувствие. Когда мы разговаривали, я понял, в какой он оказался ситуации, и потому, как только смог, поехал сюда. Я, конечно, старик, но все же его дядя. Вы, наверное, заметили у крыльца мою машину и шофера.

– Да. – Элфрида нахмурилась. – А о какой такой ситуации идет речь?

– В этом нет никакого секрета, дорогая. Глория оставила все, включая этот дом, своим сыновьям. На следующий день после похорон они заявили Оскару, что ему нельзя оставаться в этом доме, поскольку они намерены его продать.

– Где же он будет жить?

– Они предложили ему перебраться в дом престарелых – в Прайори. Привезли с собой брошюры. – Он добавил с мягкой иронией: – Они тщательно все продумали, это ясно.

– В дом престарелых? Оскара? Они сошли с ума!

– Нет. Не думаю, что они на самом деле безумны, просто алчны и бессердечны. К тому же существуют еще две маленькие жадные женушки.

– Значит, Оскару надо купить другой дом.

Гектор Маклеллан наклонил голову и поверх очков устремил взгляд на Элфриду.

– Он не богат. У него есть пенсия, ну и немного отложено, но этого недостаточно, чтобы купить в наши дни приличный дом, – цены поднялись.

– Сыновья Глории должны были знать об этом. Да и сама она тоже. Могла бы хоть что-то оставить Оскару. Ведь она была такая щедрая, всем старалась помочь.

– Может быть, Глория и собиралась для него что-то сделать. Но, по всей вероятности, у нее и в мыслях не было, что она может умереть раньше Оскара. А может, просто не удосужилась написать новое завещание или хотя бы сделать дополнение. Мы этого уже не узнаем.

– Но Оскар не может жить в доме престарелых! – Даже предположить такое казалось Элфриде оскорбительным: неужели Оскар обречен доживать свой век среди страдающих недержанием мочи старцев, есть молочные пудинги и плести корзины?! Уж кто-кто, а он такого не заслуживает. У Элфриды было довольно смутное представление о доме престарелых, но она твердо сказала: – Я этого не допущу.

– И что же вы сделаете?

– Он может поселиться у меня. – Элфрида понимала, что это нереально. В ее домике на Пултонс-роу и одной-то тесновато, о двоих и говорить нечего. И куда она поставит его рояль? На крышу или в сарай в саду? Глупо. Нет, это невозможно.

– Думаю, – сказал старый джентльмен, – Оскар должен уехать отсюда. Этот дом, эта деревня полны мучительных воспоминаний. Он должен освободиться от них. Затем я и приехал сюда сегодня. Миссис Масвелл покормила нас. Я высказал мои соображения. Но он, похоже, не в состоянии принять какое-то решение. Кажется, ему совершенно безразлично, что происходит.

– Где он сейчас?

– Его позвали в сад. Какие-то проблемы с оранжереей, с отопительной системой. Я сказал, что дождусь его, потом уеду в Лондон. Вот почему вы застали меня здесь, в кресле моего племянника… сидит эдакий старый вурдалак.

– Вы совсем не похожи на старого вурдалака. А что вы ему посоветовали?

– Чтобы он хотя бы на какое-то время уехал в Сазерленд. В Криган, в так называемую Старую усадьбу. Как-никак половина ее принадлежит ему, а мой сын Хьюи, который является совладельцем, живет на Барбадосе и, похоже, там и останется.

– Я слышала, дом кому-то сдан. Там кто-то живет.

– Нет. В данный момент он пуст. Его занимала пожилая супружеская пара – Кочрейны, но муж умер, и жена уехала к дочери. Я узнал об этом от нашего бывшего управляющего имением, майора Билликлифа. Он теперь ушел на пенсию, но по-прежнему живет в поместье Корридейл. Когда Хьюи устроил большую распродажу, он купил коттедж в парке. Я ему позвонил, и мы долго говорили. Он сказал, что дом в хорошем состоянии, может, только стоит немного подкрасить его, но он крепкий и сухой.

– Мебель там есть?

– Да. Никакой роскоши, но все необходимое.

Сазерленд. Элфрида представила себе торфяные болота и овец. Далеко, как до луны.

– Это неблизкий путь для Оскара, если он поедет один, – сказала она.

– И в Корридейле, и в Кригане его знают. Он член семьи, внук своей бабушки, мой племянник. Люди там радушные. Его вспомнят, хотя он и не был там пятьдесят лет.

– Но сможет ли он вырвать себя из привычной среды? Совершить такой резкий поворот? Почему бы ему не вернуться в Лондон, не поселиться где-то рядом с церковью, где он был органистом? Не будет ли это более разумно?

– Это возврат к прошлому. И, я думаю, его будут преследовать воспоминания о девочке.

– Да, вы правы.

– А что печальнее всего, он бросил музыку. Как будто умерла его лучшая часть.

– Чем я могу помочь?

– Это вам решать. Быть может, советом. Мягко, не настаивая.

– Я постараюсь, – сказала Элфрида и тут же подумала: но где же мне найти силы?

Они смолкли, печально глядя друг на друга. Тишина была нарушена звуком шагов по гравию. Элфрида подняла голову и увидела Оскара – он проходил мимо длинного окна. И тут же занервничала. Вскочила на ноги.

– Он идет! – прошептала она.

Входная дверь открылась и закрылась. Они ждали. Затем повернулась ручка двери в гостиную, дверь распахнулась, и Оскар остановился на пороге, глядя на них. Он был в вельветовых брюках и толстом теплом свитере в крапинку. Густая седая прядь упала на лоб, и он отвел ее рукой. Она ожидала увидеть его другим: может быть, сломленным происшедшей трагедией. Но разбитое сердце не увидишь, а Оскар умел скрывать свои чувства.

– Элфрида. Я понял, что вы приехали, – увидел вашу машину.

Она подошла поздороваться. Он взял ее руки в свои, наклонился и поцеловал в щеку. Губы у него были ледяные. Она посмотрела ему в глаза:

– Дорогой Оскар. Я снова дома.

– Как давно вы здесь?

– Минут пятнадцать. Выехала из Корнуолла сегодня утром. Я зашла в магазин к миссис Дженнингс, и она мне все рассказала. Я ничего не знала. Целый месяц не читала газет. От нее я поехала прямо сюда и вот познакомилась с вашим дядюшкой.

– Я вижу. – Он выпустил ее руки и повернулся к Гектору, который, сидя в кресле, наблюдал их встречу. – Извини, Гектор, что заставил тебя ждать. Там какие-то неполадки, надо что-то делать с выключателем. Вижу, Элфрида составила тебе компанию.

– И очень приятную. Однако мне пора ехать обратно.

Старый джентльмен оперся на свою трость и попытался подняться с кресла. Оскар подошел и помог ему встать. Гектор медленно двинулся через гостиную, потом через холл. Оскар подал ему старомодное пальто и старую мягкую фетровую шляпу. Тот небрежно нахлобучил ее.

– Хорошо, что ты приехал, Гектор. Я очень тронут. Рад был повидать тебя.

– Милый мой мальчик! Спасибо за ланч. Случится быть в Лондоне, обязательно загляни.

– Конечно загляну.

– И подумай над моим предложением. По крайней мере, это даст тебе передышку. Ты не должен оставаться здесь. – Гектор пошарил в кармане пальто. – Чуть было не забыл. Записал для тебя телефон Билликлифа. Все, что тебе нужно будет сделать, – это позвонить ему, ключ от твоего дома у него. – Пожилой джентльмен извлек из кармана сложенную бумажку и протянул Оскару. – Только не откладывай звонок на поздний час, – добавил он и подмигнул слезящимся глазом, – майор Билликлиф имеет привычку прикладываться к бутылке виски и к вечеру уже почти ничего не соображает.