Кронштадский лёд - Евгений Войскунский

Кровью, туманом, огнем, ледяной водой захлебывалось наступление. Командарм Тухачевский кричал в телефонную трубку Седякину: «Не ослаблять натиск! Вводи сто шестьдесят седьмую!» И шла на лёд, на помощь редеющим частям 167-я бригада.

Огонь линкоров очень мешал продвигаться и Южной, и Северной группам. Разъяренный Тухачевский прокричал приказ инспектарму артиллерии: приготовиться атаковать линкоры «Петропавловск» и «Севастополь» удушливыми газами!

79-я бригада наступала левее 32-й бригады – имела боевой задачей захват южных фортов. Ее провинившиеся «преступным митингованием» полки искупали вину кровью. Неся большие потери, 79-я взяла 1-й и 2-й южные форты. Комбриг  Хаханьян, охрипший, продрогший, жаждущий боевого успеха, повел поредевшие полки дальше – на форт Милютин.

Вспышки огня, обвальный грохот, черные дыры в полосах тумана, черные полыньи на пробитом снарядами льду. Стоны многочисленных раненых. Яростные крики командиров: «Вперед! Не отставать! Вперед!»

В шесть утра с минутами уцелевшие на льду части 32-й и 187-й бригад ворвались в Кронштадт. Встреченные пулеметным и артогнем, залегли. Завязался долгий бой у Петроградских ворот, на восточных улицах города.

Тем временем части Северной группы заняли форт номер семь, а к 8 часам утра – и номер шестой. Отдельный батальон двинулся, в обход фортов, к Котлину, к северным улицам Кронштадта, а остальная часть группы направилась к фортам пять и четыре. Продвижение шло медленно, тяжелые батареи Тотлебена и Обручева (форт Красноармейский) крушили лед, опустошали наступающие цепи. Из резерва был направлен на помощь Севгруппе курсантский полк. Наконец, к двум часам дня группа, ценой больших потерь, овладела северными номерными фортами. Их орудия – те, что оказались исправны, – были развернуты и открыли огонь по фортам Красноармейскому и Тотлебен.

Командарм Тухачевский приказывал «решительно развить первоначальный успех штурма… сегодня же окончательно завладеть городом и ввести в нем железный порядок…»

Но «завладение» Кронштадтом шло чрезвычайно тяжело. Сводные команды матросов с кораблей, из школ учебного отряда и сухопутные части крепости сопротивлялись натиску «Тухача» изо всех сил – отступать-то было некуда. У Петроградских ворот, в восточной части Петровской улицы, на Богоявленской, Песочной, Большой Екатерининской продвижение штурмующих полков было надолго остановлено. Били пулеметы, вели винтовочный огонь чуть ли не из всех дворов, из окон. Из резерва Седякин бросил в бой 80-ю бригаду и кавалерийский полк.

Заволокло дымом, оглушило грохотом оружия мятежный город Кронштадт.

Потери были огромные. Военком 79-й бригады доносил, что полки бригады проявили выдающийся героизм, что «в строю осталось ½ состава штыков. Выбыло 4/5 комсостава, ⅔ комиссарского состава»…

Из Ораниенбаума на обозных лошадях, на подводах доставляли штурмующим полкам боеприпасы и продовольствие – хлеб, консервы, остывший чай в котелках. На обратном пути обозные подбирали со льда раненых и убитых. Но разве подберешь всех, кого огонь разбросал на смертных верстах?

А день клонился к вечеру, и все яснее становилось штабу обороны, что положение – катастрофическое. Переутомленность защитников крепости в непрерывных боях явно нарастает, резервы исчерпаны, идут доклады о порче многих орудий от огромного числа выстрелов. Конечно, переутомлены и штурмующие войска, но к ним прибывают свежие силы, их численный перевес очевиден.

Кронштадт – не удержать...

Что же делать? Сражаться до последнего патрона и пасть в уличном бою к ногам красноармейцев? Быть захваченным в плен, что означает неминуемый расстрел и гниение в яме общей могилы?

Нет. Штаб принимает труднейшее решение: всем составом бойцов, обороняющих Кронштадт, интернироваться в Финляндию.

– Я не приму участие в бегстве, – сказал Козловский.

– Это не бегство, Александр Николаевич, – возразил Соловьянов, дымя папиросой. – Это отступление.

– И вы думаете, финны встретят массу беженцев с улыбкой?

– Улыбок не будет. Интернирование – это трудная жизнь по законам военного времени. Но – жизнь. Мы предъявим финнам официальное обращение к коменданту Карельского военного сектора. С изложением мотивов, вынудивших нас к переходу границы. Это обращение подпишете вы.

– Я всего лишь начальник артиллерии Кронштадта.

– Нет, Александр Николаевич. Так получилось, что вы объявлены вождем восстания…

– Нет никакого вождя! – резко сказал Козловский. – Есть самозваный ревком во главе с матросом Петриченко. А мы согласились с ним сотрудничать, потому что…

– Перестаньте! – Соловьянов ткнул в пепельницу недокуренную папиросу. – Восстание связано с вашим именем. Да, указали на вас большевики, но так получилось, что во всем мире… Ну, сами знаете! – сказал он раздраженно. – Так сложилась у вас судьба.

– Судьба… – Козловский отвернулся к окну, за которым угасал расстрелянный день. Отчетливо доносились снаружи пулемётные строчки. – Не надо про судьбу… Есть давно известное средство против любой судьбы…

– Не имеете права! – выкрикнул Соловьянов. И после недолгой паузы: – Александр Николаевич, вы не можете уйти от своей ответственности. Тысячи людей перейдут границу. Финские власти не захотят вести переговоры с матросами. А с вами – будут. Именно с вами.

Козловский потер глаза, красные от затяжного недосыпания. Потеребил седую бородку.

– Вот что, – сказал негромко. – Вы не должны думать, что напомнили мне об ответственности.

– Конечно! Я вовсе не…

– Давайте о деталях. Движение надо начать, когда стемнеет. Ехать к форту Риф… Как у нас с лошадьми?

– Транспортный обоз крепости может дать триста лошадей с повозками.

– Вы думаете, Евгений Николаевич, этого хватит?

– Невозможно предусмотреть, сколько будет беженцев. Скорее всего, не хватит. Кто-то пойдет пешком.

– От форта Риф по льду до Териоки – тридцать с чем-то верст.

– Да, но что же делать? От Рифа до форта Обручев ледовая дорога накатанная. А дальше, к финскому берегу, придется по торосам, по сугробам. Иного пути исхода нет.

– Исход, – сказал Козловский. Постучал пальцем по карте, расстеленной на столе. – Да, это лучше звучит, чем бегство. С ревкомом вы его… исход… согласовали?

– Они согласились. Понимают, что другого выхода нет. Александр Николаевич, дайте команду артиллерии прекратить работу в течение двух часов. Не позднее девятнадцати прикажите взорвать замки башенных орудий на линкорах. В двадцать ноль-ноль начнем движение с Нарвской площади, туда будут поданы повозки.

Удушливые газы, которыми командарм Тухачевский хотел атаковать мятежные линкоры, не понадобились.

Все четыре башни «Петропавловска» умолкли. Длинные стволы двенадцатидюймовок остывали в сгущающейся темноте вечера. Они сделали свое дело – надолго задержали штурмующие части на восточной оконечности Кронштадта. И, похоже, больше не были нужны.

Командир первой башни Лесников, выслушав последнее приказание старшарта, медленно вдвинул телефонную трубку в зажимы. Он был озадачен… поражен страшным приказом… Зачем-то опустил ремешок фуражки под узкий подбородок, поросший мягкой белокурой бородкой.

– Ну, что будем делать, командир? – спросил Терентий Кузнецов.

Лесников обвел взглядом комендоров. Тут, в тесном боевом отделении, вся башня собралась – из перегрузочного, из погреба поднялись сюда военморы. Глаза у всех разные, но во всех – беспокойство.

– Приказано… – Лесников прокашлялся. – Приказано взорвать замки орудий…

– Это как?! – ахнули, присвистнули, заговорили разом. – Как это – взорвать?.. Линкор не телега, чтоб его раскурочить… Ну правильно – чтоб большевикам не достался… Чего, чего правильно?!

Наводчик Осокин вопил бабьим голосом:

– Нельзя взрывать! Линкор – народное имущество!

– Да не ори, Осокин, – морщился, как от зубной боли, Лесников. – Я приказ не досказал. Взорвать замки и уходить. Покинуть корабль.

– Куда уходить?!

– К форту Риф. А оттуда по льду – в Финляндию.

Чуть не сотряс башню общий выкрик:

– Чиво-о-о?!!

*  *  *

Маврина, Маврина найти! С этой мыслью, бьющейся в висках, бежал-бродил Терентий по холодным помещениям линкора. Этот Маврин Павел, дальномерщик, в судовом комитете был самой умной головой. Вот как он, Маврин, скажет, так тому и быть – остаться на корабле и ждать, – что будет, то и будет, – или бежать…

Куда бежать – в Финляндию?.. Чужая страна, чужой язык – как там жить? Кому ты там нужен, беглый русский матрос?..

Нету Маврина в его кубрике. Куда подевался? Терентий выскочил на верхнюю палубу. А там – между фок-мачтой и второй башней – толпятся, кричат, да чуть не драка. Подбежал Терентий, увидел: сцепились Зиновий Бруль и машинист Воронков. Бруль, второй артиллерист линкора, ухватил ручищами Воронкова за ворот бушлата, а тот, маленький и юркий, вырывался и орал простуженным голосом: