Сестры Шанель - Джудит Литтл

– Шляпы тети Джулии вульгарны.

– Марта – смиренная маленькая мышка.

– У Альбера постоянно течет из носа. Это отвратительно!

– Ты слишком хороша для нотариуса, Эдриенн. Пусть подождет несколько лет и женится на Марте.

Короче говоря, мы убеждали, что, отказавшись от этого замужества, та много не потеряет.

Позже той ночью, казалось, Габриэль наконец-то достучалась до нее.

– Тетя Джулия так нервничает, – говорила моя сестра, распуская волосы; темные пряди падали ей на спину, густые и пышные. – Словно приедет сам папа римский, а не сельский нотариус. Он, вероятно, будет использовать свою салфетку в качестве слюнявчика. Ты должна быть стойкой, Эдриенн. Не позволяй тете Джулии запугать тебя. Ты слишком молода, чтобы осесть в этом болоте. У тебя вся жизнь впереди. Правда, Эдриенн?.. Эдриенн?

Мы обе замерли, когда увидели, что девушка не вынимает булавки из шиньона, не расшнуровывает ботинки и не расстегивает пояс. Вместо этого она вытащила что-то из книги, которую читала, и подняла вверх: то был железнодорожный билет.

– Я никогда не видела Парижа, – сказала она. – Поехали в Париж.

Габриэль рассмеялась. Я почти тоже. Это было не похоже на Эдриенн – предлагать что-то столь радикальное, столь рискованное.

– Ты ведь не серьезно? – осторожно спросила Габриэль.

– Я абсолютно серьезно. Сейчас мы можем спокойно уйти. До утра никто не хватится. Я уточнила расписание. Последний поезд отходит через пятнадцать минут.

Мы уставились на нее. Она даже бровью не повела.

– Ты уверена, что хочешь этого? – пролепетала я. – Джулия будет в ярости. Возможно, никогда не простит тебя.

Обычное спокойствие Эдриенн сменилось решимостью.

– Единственное, в чем я уверена: я не могу больше оставаться здесь ни минуты. – Она укладывала одежду в сумку. – Джулия невыносима. Да, я ее разочарую. Да, я разочарую своих родителей. Да, я разочарую бедного месье Кайо. И думаю, что лучше сделать это с размахом.

Я поймала себя на том, что натягиваю ботинки. Рядом Габриэль заново собирала волосы.

– У меня же есть деньги, – вспомнила я. – Монеты, которые сестра Ксавье вернула мне, когда мы уезжали из Обазина. Они у меня с собой. Это немного, но для начала хватит.

– Мы снимем комнату. – Голос Габриэль слегка дрожал. – И мы всегда сможем найти работу белошвеек, пока не определимся, чем будем заниматься по-настоящему. И почему мы не подумали об этом раньше? Прощайте, канониссы! Прощайте, payantes. Прощайте, тетя Джулия и ваш нотариус. Мы едем в Париж!

Дядя Пол и тетя Джулия всегда рано ложились спать. Он просыпался до рассвета, а она еще раньше, чтобы приготовить ему завтрак и смахнуть с мундира навязчивые ворсинки, которые могли скопиться за ночь. Марта и Альбер тоже были в постели, поэтому ускользнуть незаметно не составило труда.

Идя по Авеню-де-ла-Гар, мы оглядывались по сторонам, словно ночные воры. На станции поезд кряхтел и плевался на рельсы паром, и я почувствовала нервную дрожь, когда из трубы повалил черный дым. Хуже того, в воздухе пахло углем, как будто дядя Пол спал не в своей постели, а позади нас, наблюдая за каждым нашим движением, ожидая, когда нас поймают.

Когда мы шли через станцию, у меня было странное ощущение, что мы шагаем в будущее, оставляя прошлое за закрытой дверью.

В Париже мы будем свободны!

На платформе было малолюдно. Мы торопились к вагону второго класса и были уже на полпути, когда Эдриенн ахнула и уставилась на молодого человека в такой же униформе, как у дяди Пола, но без золотых галунов.

– Мадемуазель Шанель, – улыбнулся он, глядя на нее влюбленными глазами и вместе с тем с любопытством.

Я затаила дыхание, мои ботинки внезапно стали свинцовыми. Юноша явно был удивлен. Он вполне мог помешать нам сесть в поезд. И он может рассказать дяде Полу!

Но Эдриенн быстро взяла себя в руки.

– Месье Дюбуа, – проворковала она, очаровательно кивая в знак приветствия.

– Что вы делаете здесь в столь поздний час? Где господин Костье? – спросил юноша, глядя за спину Эдриенн.

Наша тетя вынула носовой платок и изящно промокнула уголки глаз. О, то была самая прекрасная картина страдания, которую я когда-либо видела.

– Мы получили ужасные новости из Парижа.

Я с благоговейным трепетом слушала, как Эдриенн, никогда не лгавшая, объясняла месье Дюбуа, что мы ее племянницы, получившие сегодня телеграмму из Парижа с известием о неожиданной смерти нашего дорогого дяди. Габриэль, нахмурившись, потянулась за носовым платком, я тоже достала свой и даже пару раз шмыгнула носом.

– Похороны завтра, – продолжала Эдриенн. – Я как тетя должна сопровождать девочек, чтобы они могли отдать последний долг. – Она положила руку в перчатке на плечо месье Дюбуа, ее карие глаза впились в его. – Мой шурин предупредил, что вы будете здесь, и он более чем доверяет вам и просит обеспечить нашу безопасность при посадке в вагон. По приезде в Париж нас встретят родственники.

Месье Дюбуа вытянулся в струнку и прочистил горло.

– Месье Костье всегда может на меня рассчитывать.

Он торжественно, словно под похоронный марш, нарочито официально провел нас через вокзал к двери вагона. Я готова была броситься внутрь, но мы сели не торопясь, с достоинством, как подобает настоящим леди, сопровождаемым своей тетушкой. Месье Дюбуа закрыл за нами дверь; мы молчали, только расправляли юбки на коленях и не осмеливались выглянуть в окно, опасаясь увидеть дядю Пола и тетю Джулию, бегущих через станцию, чтобы остановить нас.

– Давай же! – мысленно торопила я поезд. – Трогайся!

Наконец раздался пронзительно громкий свист. Поезд запыхтел, дернулся вперед, потом назад. Вокруг все вибрировало, я чувствовала, как эти волны отдаются во мне, как колеса скрежещут по рельсам. Еще один долгий выдох, за окном заклубился белый пар – и поезд двинулся вперед, прочь от станции.

Мы были в пути.

ПЯТНАДЦАТЬ

Это была идея Габриэль – пробраться в вагон первого класса.

Мы ехали несколько часов. Время было за полночь. Очень хотелось есть. Нас трясло от холода. Уж наверняка там теплее.

– Мы не видели контролера по крайней мере три остановки, – сказала Габриэль, имея в виду человека с суровым лицом, который ходил по проходу после каждой станции: «Дамы, господа, билеты, пожалуйста». Он напоминал мне деревенского крысолова, патрулирующего переулки, выслеживая добычу. – Он крепко спит, как и все на свете в такой час.

Мы чувствовали себя храбрыми. Слишком храбрыми.

Мы сняли с вешалок сумки и прокрались через тамбур. Все было тихо, если не считать лязга поезда и стука колес по рельсам. Войдя в