Девятая жизнь Луи Дракса - Лиз Дженсен

– Казалось бы, можно на компьютере, – объяснил Воден, и глаза его радостно блестели под кустистыми бровями. – Свести карту местности и план здания. Не получилось. Пришлось поработать карандашом.

Жаклин подавила смешок. А через секунду вошла детектив Стефани Шарвийфор. Коренастая молодая особа. Лицо открытое, серьезное, без малейших признаков косметики. Глаза ярко-синие. Чувствовалось, что умненькая. Эдакая птица-сорока. Воден пожал детективу руку, представил нас.

Детектив Шарвийфор попыталась умоститься на неудобном дизайнерском стуле.

– Технически говоря, когда я начала расследование, Луи Дракс был мертв, – сказала она. – Собственно, я сама видела тело. Я так понимаю, с медицинской точки зрения это весьма необычный случай. Вы позволите закурить?

– Будьте любезны, – откликнулся Ги, не успел я возразить, и сам вытащил сигарету. – Что толку быть начальником, если нельзя нарушать правила.

Они оба закурили, синхронно выдыхая дым. Мне удалось ввести запрет на курение во всей больнице, но Ги превратил свой кабинет в свободную зону.

– Все знакомы с обстоятельствами дела? – спросила Шарвийфор. Ги ответил, что читал в газетах, но детали забыл. Я знаю лишь то, что рассказал Филипп Мёнье, признался я, но это в основном информация врачебного характера. Жаклин сказала, что до нее доходили только слухи.

– Я, собственно, пришла сюда, чтобы предупредить вас вот о чем. Если в приемном покое и в отделении появятся незнакомые люди, либо вам что-то покажется странным, сразу же звоните мне. Я оставлю вам номер мобильного телефона и домашнего. Мы опасаемся, что сюда может проникнуть Пьер Дракс. В палате у вас все время кто-нибудь дежурит?

– Да, – ответил я.

– Иногда двое, – прибавила Жаклин.

– Вы регистрируете посетителей на входе и выходе?

– У нас есть журнал посещений, – ответил Ги. Затем объяснил, как устроена наша пропускная система. Детектив Шарвийфор стряхнула пепел в пепельницу, посмотрела в окно.

– Я слышала, к вам подбираются лесные пожары. – Ги громко вздохнул и указал на план эвакуации. Детектив сочувствующе улыбнулась. – Что касается семьи Драксов, – сказала она, – я не могу выдавать всех подробностей, но изложу общеизвестные факты. К моменту трагедии родители Луи уже не жили вместе, но ради сына сохраняли видимость. Мадам Дракс утверждает, что ее муж сильно пил, но скрывал это от остальных.

– Еще бы, он ведь летчик, – поддакнул Ги. Я видел, что ему не терпится вернуться к плану эвакуации. Он тайком поглядывал на часы.

– Луи был эмоционально травмированным ребенком, – продолжала детектив, выдыхая дым. – Кстати, доктор Воден, я вас долго не задержу. Луи ходил к психологу. В школе вечно что-нибудь выкидывал. Друзей не было, в коллектив не вписывался. Все его звали Чекалдыкнутым. На девятилетие Луи его отец приехал из Парижа, где жил со своей матерью. Все трое отправились на пикник в горы. Свидетель у нас только один – мадам Дракс. Увы, дальше никаких доказательств. Лишь ее версия. Возможны и другие.

– Да, конечно, – кивнул Ги, делая очередную затяжку. Он выдохнул дым и сощурился в облаке.

– В общем, по версии мадам Дракс, у нее с Пьером возник спор по поводу воспитания сына. Ребенок все слышал. Потом родители начали ссориться, и вдруг Пьер потащил ребенка в машину, чтобы увезти в Париж.

– То есть похитить? – уточнила Жаклин.

– Выходит, что так. Мальчик понимает, что его хотят увезти, вырывается и бежит к ущелью. Отец бежит за сыном, хватает его, Луи упирается. Пьер Дракс впадает в бешенство и сталкивает ребенка вниз. Мадам Дракс утверждает, что это никак не могло быть случайностью. Мог быть аффект, но мы не исключаем и попытку убийства.

От этих слов у меня замерло сердце. Даже затошнило. Подумать невозможно. Я представил себе мадам Дракс, как она стоит на вершине горы, смотрит в пропасть и кричит. На миг я закрыл глаза.

– Если вдруг Луи начнет приходить в сознание… – сказала детектив.

– Пока это маловероятно, – перебил я. Слава богу, реплика Шарвийфор вырвала меня из малоприятного транса. – Прогнозы неутешительные.

– И все же, если ему станет лучше, нам нужно будет его допросить. Он может вспомнить какие-то важные детали.

– Может, и вспомнит, – ответил я. – Но не сразу. Кто-то теряет память полностью, к кому-то она возвращается лишь отчасти.

– Иногда и слава богу, – заметила Жаклин. – Это снимает психологическую травму, если она имела место.

У нас лежит один мальчик, он пытался покончить с собой. И если он поправится, мы бы не желали ему полного восстановления памяти.

Детектив задумчиво кивнула. Ги Воден с любопытством смотрел на нее – наверное, гадал, сколько ей лет. На вид не старше моих дочерей, но, думаю, лет тридцать. Грубовата, но чувствуется профессионал.

– А что с историей его несчастных случаев? – поинтересовался я.

– Их довольно трудно отследить, – ответила детектив, затушив сигарету в пепельнице и сразу же потянувшись за другой. Меня так и подмывало прочитать ей лекцию об эмфиземе и раке легких – она обязана задушить эту привычку в зародыше. Не годится умирать такой молодой. – Психолог Луи считает, – продолжала Шарвийфор, – что мальчик мог травмировать себя сам, чтобы привлечь внимание взрослых. Но некоторые травмы слишком давние – Луи тогда был совсем мал. Может, он слышал печальные истории о своем младенчестве и его заклинило на повторении пройденного. Но не исключено, что травмы наносились кем-то из родителей, а может, обоими.

Шарвийфор замолкла, мы тоже. Жаклин сокрушенно покачала головой, Воден сердито хмыкнул. Нам даже думать не хотелось, что такое возможно. Я смотрел на детектива. Я слышал, что она сказала, но до той части мозга, которая отвечает за реакцию, слова не дошли. Мне требовалось время, чтобы переварить. Я вообще медленно соображаю.

– Раз мы исследуем вопрос о физических травмах, мадам Дракс тоже под подозрением. – Молчание. Меня слегка тошнило, словно воздух в комнате сгустился и давил на грудь. Воден ошарашенно тряс головой, Жаклин совсем приуныла. Я поднялся и открыл окно, впустив в кабинет далекие крики чаек и глухое гуденье трассы в низине. – Такова процедура, – пояснила Шарвийфор, затушила полсигареты следом за Воденом и встала. – В нашем деле важно все делать по протоколу. Как и в вашем, я думаю.

Детектив ушла, оставив нас в полной растерянности. Вообще-то я услышал про жизнь Луи больше, чем рассчитывал. Гораздо больше. Но о чем детектив умолчала?

Расстроенные, мы с Жаклин вернулись в палату. Мы не обсуждали состоявшийся разговор. Мы переключились на Изабель и приезд ее отца. Он любил дочь, это очевидно, однако виделся с ней все реже, наездами. Мать Изабель, переутомленная и задерганная, все время порывалась жаловаться на невнимательность бывшего мужа. Иногда мне казалось, что Изабель в коме прячется от родителей. Мне предстоял весьма деликатный разговор – но мсье Массеро, решили мы с Жаклин, гораздо разумнее, и лучше говорить с ним, а не с матерью – предложить ему, чтобы родители ради дочери изобразили хоть какое-то согласие.

Жаклин открыла двустворчатые окна, впустила ветерок в палату, и над кроватями парусом раздулись белые занавески. В палате шептались родственники. Я поздоровался с Джессикой Фавро, и Иветтой, сестрой Матильды Малхауз, затем представился быкоподобному здоровяку мсье Массеро – тот был растерян и подавлен больничной белизной. Он сидел подле Изабель и гладил ее по голове: темно-рыжие кудряшки девочки разметались по белой подушке, будто распластанные листья экзотического папоротника.

– У нее всегда были такие живые волосы, – тихо сказал Массеро. – Даже когда она болела. Странно, правда? И сейчас такие же, хотя волосы ведь ближе всего к мозгу.

Я улыбнулся. Не стоило говорить о деликатных вещах возле Изабель, и поэтому я назначил Массеро время для беседы, а затем подкатил кресло к кровати Луи. Взял его маленькую, гладкую ладошку, легонько пожал. На голове у мальчика – наушники от плеера. Жаклин объяснила, что мадам Дракс хотела записать для Луи новые кассеты и наговорила одну сразу после приезда. Большинство родственников беседовали с коматозниками живьем и на кассетах: я думаю, их мучила мысль, что больные будут скучать в одиночестве. По ритмичному жестяному пиликанью из наушников я понял, что Луи слушает музыку. Она просачивалась в мой мозг, а я вспоминал слова мадам Дракс: мне кажется, мой ребенок – он вроде ангела. Может, иногда, чтобы побороть такой ужас, человек должен выдумывать всякую невидаль. Трудно упрекнуть мадам Дракс в том, что она прячется от правды за сказочным вымыслом. Но, возможно, не только в этом дело – и с ней, и с остальными. Стратегия, суеверия, либо то и другое. То, что запрещает нам дурно говорить об умерших. Если ребенок столь уязвим, его нельзя бранить – этим его только загубишь. Внуши себе, что дитя – ангел, и, быть может, он станет бессмертным.