Русская красавица. Антология смерти - Ирина Потанина

— А вы, Марина, лучше пишите меня правильно, английскими буквами, — подсказывает Пашенька и набирает слово «gamer». Мимолётом вспоминаю, как моя Алинка гостила у тётки на Украине. Она была совсем ребёнком и от этого интересовалась всем вокруг. «Пе-ру-кар-ня», — читала она обиженно, — «Что за слово такое нерусское? «Взу-ття», — тоже непонятно. «Очи-ку-ва-ння» — надо же такое слово выдумать!» Маман уже собиралась отчитать её за неуважение к чужому языку, как вдруг Алинка расплылась в счастливой улыбке, наткнувшись на английскую надпись «Adidas» и радостно завопила: «О! «Адидас!» — По-нашему, по-российскому!»

— Какие романтичные у вас отношения! — всплёскивает руками Анечка по поводу Пашенькиного «вы» и убегает в ванну. После утреннего кофе она всегда начинает двигаться со сврехестественной скоростью електровзбивалки.

— А она певица? — косится ей вслед Пашенька, переходя на уважительный шёпот.

— Да, — отвечаю.

— А кем работает?

Как здорово! Как в духе времени: «Ты писатель?» «Да» «А работаешь кем?». Я совсем развеселилась.

— Работает наша Анечка учительницей в школе, — снисхожу до разъяснений, — Преподаёт русский язык и литературу.

— А как же она с такой причёской в школу ходит? — расширяет глаза Пашенька.

— В парике. Сейчас сам увидишь.

На меня вдруг находит что-то. Резко жму ctrl+A, героически уничтожаю всё, про Зинаиду Райх написанное. Не понимаю, зачем это сделала, но к crl+Z не тянусь — знаю, возвращать текст нельзя. В воздухе отчётливо пахнет горелой рукописью.

Из ванны выходит Анна. Сейчас она и впрямь Анечка. Аккуратная брюнетка в карэ, очёсках и строгом костюме. Она отправляется к детям. Она давно могла бы забросить школу, но отсутствие щели для трудовой книжки пугает её, как когда-то пугала сама мысль о возможности выступать на сцене.

— Ничего себе, превращеньице! — ахает Пашенька.

— Днём она преподаёт в школе, вечером — поёт в клубе. Её бывший муж — Гарик — ди-джей. И работает ди-джеем. Называет себя музыкантом. Я вообще кислоту не люблю. Не доросла ещё. Или я до неё, или она до меня… Анна, думаю, тоже не любит. И не любила никогда, но она любила Гарика, и это ко многому обязывало. Сейчас она уже Гарика не любит, но у них общий бизнес и отступать некуда. Анечка бегает с микрофоном по танцполу, шепчет что-то невнятное, очень театрально и с завываниями. А Гарик микширует её со всевозможными треками, включая стук колёс паровоза… Получается ужасно, но всем нравится. Анна теперь — знаменитость. На неё специально ходят. С ней билеты в клуб стоят дороже. Вот как бывает, — я уже знаю, к чему всё это говорю, и хватаюсь за ноутбук. — Хочешь переплюнуть в глазах избранника соперницу — начинаешь чудить и оглянуться не успеваешь, как делаешь блестящую карьеру. Анечка отвоёвывала любовь Гарика у группы «Prodigy».

— О, уважаю, — оживился мой Пашенька.

— А Гарик уже не уважает, кажется. Он перешёл на что-то там покрепче. Слушай, не обижайся, мне тут мысль в голову пришла. Я попишу.

— О, ударница литературного труда! — пришёл Лёва — мой бывший преподаватель— всклокоченный блондин с абсолютно белыми ресницами и веснущатыми кистями рук. Когда-то он слышал, как я стучу по клавишам компьютера в редакции, с тех пор упорно величает меня «ударницей» и требует, чтобы Гарик привлёк меня в качестве ритм-секции. Лёва — единственный нормальный человек среди всех нас. Смело поручаю ему Пашеньку, а сама ухожу в написание…

Статья получается странная… Весёленькая какая-то. Зинаида Райх вышагивает в ней победительницей.

Она открыла Есенину новую себя — талантливую актрису, знаменитую, блестящую, успешную. Она навсегда победила сиреневоглазую Айседору. И даже смерть её была ярче, чем смерть соперницы. О, красивейшая из смертей — смерть Айседоры Дункан: длинный красный шарф, зацепившийся за спицу автомобильного колеса и задушивший свою владелицу, успевшую сказать друзьям за минуту до смерти: "Прощайте, я отправляюсь к славе!" Эта смерть прекрасна и ужасна, но может ли память о ней сравниться с содроганиями, до сих пор сотрясающими нас при упоминании о трагической гибели первой жены Есенина? Неизвестные преступники дождались, когда актриса будет выходить из ванны. Они набросились на неё в коридоре, нанесли 17 ножевых ранений, выкололи глаза… Никто из соседей не пришел на помощь кричащей Зинаиде. Убийц так и не нашли.

…Впечатала на одном дыхании. Перечитала — ужаснулась. Всего одну сигарету назад, мысль о соперничестве, как главном двигателе жизни Зинаиды, казалась мне озарением. О соперничестве. И именно с Дункан. Не с Галиной — единственной женщиной, полностью посвятившей себя ему, застрелившейся на есенинской могиле, спустя год после смерти поэта: «Самоубилась…В этой могиле для меня все самое дорогое…». Ни с первой женой, родившей Есенину первенца, ни с последней женой — внучкой Толстого — верной хранительницей и мудрой распорядительницей творческого наследия поэта. Все они были, но были не так ярки. Соперничать моя Райх должна была непременно с Айседорой — вспышкой, пламенем, несмотря на 17-летнее своё старшинство, на два года ослепившей Есенина. Теперь, перечитав, вижу, как не права. Нельзя так упрощать людей. Нельзя с такой уверенностью претендовать на осведомлённость в их чувствах. Нельзя так писать о смерти.

Я снова стирала весь текст. Подумать только, мысль о борьбе Анны с Prodigy за сердце Гарика, чуть не испортила мне целую главу о Зинаиде Райх. Господи, где же найти слова, где же найти настоящие стоящие слова? Отбрасываю ноутбук, как гиену. Не хочу больше! На сегодня хватит! Я жива и хочу жить. Я устала копаться в чужих смертях.

— Может, присоединишься? — Лёва предлагает мне кофе. Растерянно соглашаюсь и трясу головой, чтобы прийти в себя от собственной бестолковости. Это ж надо было написать такой бред!

Возле меня, тем временем, идёт оживлённый разговор. Пашеньке уже хорошо. Лёва слушает его внимательно и задаёт правильные вопросы про МяснЫй лес.

— И ты не бросил всё, не побежал, а стал спокойно сворачиваться?

Фарфоровое гостеприимство — отличительная черта Лёвы. Он никогда не позволит гостю скучать или чувствовать себя неловко. Он всегда будет провоцировать тему, благоприятную для собеседника. Со мной — удивляется равнодушию времени к поэзии, с Гариком — понимающе молчит и истерично смеётся в нужный момент. С Нинель, которую я сюда пару раз затаскивала, умудряется сбить всю спесь образованности и перейти к более интересным ей темам: что, на ком, как сидит, и что в данном случае дешевле — изменить фигуру или перешить вещь. Причём, показы мод и бесконечные клипы МТV, в отличие от Нинель, Лёва не смотрит никогда, однако в теме чувствует себя свободно. Как и вообще в любой теме. Я всегда раздражаюсь, наблюдая за их разговорами:

— Фарфоровая кукла со старческой пластикой, — говорит Нинель, вызванная Лёвой на разговор о примадонне отечественного шоу-бизнеса, — Раз уж так тратится на омолаживания и пластические операции, могла бы и над движениями поработать. Стыдно же! Крупный план — вроде и ничего. Звезда улыбается, звезда морщится. Отъезд — и… мама моя родная! старушка в доме престарелых, и осанка старушечья и поза, и положение головы…

Лёва кивает с пониманием, подбадривая Нинель на новые изыски мысли. Потом замечает, что она исчерпалась, подталкивает на новый поток. Незаметно, ненавязчиво:

— А как она одевается! — фраза ничего не значащая, трактующаяся всевозможными способами, но Нинель, естественно, видит в этом высказывание единомышленника и загорается.

— Как верно ты, Лёва, подметил, как точно! Одевается она стратегически верно. Стилисты у неё, что надо… Они ей правильный образ забабахали, потомки его никогда не забудут.

— Вспоминается анекдот: «Вы знаете, кто такой Брежнев? Это мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой», — поддакивает Лёва.

Я не удерживаюсь:

— При чём тут это! Вспомните лучше, как она поёт. Точнее, сорри, как пела. И что пела? Мандельштама пела, когда ещё было неположено!

Нинель мгновенно сникает и роется в памяти за очередными строго-энциклопедическими данными. Но Лёва гневно сверкает на меня глазами, «не вмешивайся», мол, «дай человеческой душе развернуться». Вслух говорит:

— Да, пела Мандельштама, а у самой такая причёска была …

И Нинель снова открывается, как личность неординарных взглядов. А что такого? Между прочим, тоже интересная тема. И не для одной Нинельки. Если допишу когда-нибудь свою «Антологию Смерти», стану с Нинелькой в соавторстве её тему прорабатывать. «Мелкое о Великих», — по-моему, отличное название для следующего исследования. Кто в чём ходил? Кто что любил есть на завтрак? Какой косметикой пользовались? Какие позы предпочитали? Зато такое уж точно напечатают!

— И что же ты, Паша, даже после той встречи с духами, в Мясном лесу продолжал работать? — Лёва, тем временем, всё демонстрирует своё гостеприимство.