Тайна царя-отрока Петра II - Алель Алексеева

Он будет жить — пока! — в Москве, будет наезжать и в Петербург. Так советует Остерман и так же Долгорукие… Кто из них станет его регентом, как Меншиков, будет управлять его волей?.. И пойдёт ли молва, что Пётр вернул старую столицу?

Между тем армия и флот находились в кризисе: Военная коллегия после ссылки Меншикова осталась без президента, в армии не хватало амуниции, многие способные молодые офицеры были уволены.

Иностранные посланники так сообщали о состоянии дел в России: «Всё в России в страшном расстройстве, царь не занимается делами и не думает заниматься; денег никому не платят, и Бог знает, до чего дойдут финансы; каждый ворует, сколько может. Все члены Верховного совета нездоровы и не собираются; другие учреждения также остановили свои дела; жалоб бездна; каждый делает то, что ему придёт на ум».

Саксонский посланник сравнивал Россию с кораблём, который носится по воле ветров, а капитан и экипаж спят: «Непостижимо, как такой обширный механизм может действовать безо всякой помощи и усилий со стороны. Всякий стремился только свалить с себя тяжесть, никто не хочет принять на себя ни малейшей ответственности, все жмутся в сторонке… Огромная машина пущена наудачу; никто не думает о будущем; экипаж ждёт, кажется, первого урагана, чтобы поделить между собой добычу после кораблекрушения».

Расслабившись после скачек на охоте, царь-отрок не мог не думать о своей роли, но что он может в 13 лет? Да при таких деспотичных наставниках, как Алексей Григорьевич Долгорукий, и при таком хитреце, как Остерман?

Император терял голову от дум и сомневался… Со мневал-ся…

О КЛАНЕ ДОЛГОРУКИХ

Представители этого древнего рода славились верным служением Отечеству. Знаменитый князь Яков служил Петру I и был единственным, кто говорил царю правду. Много лет провёл он в шведском плену, а вернувшись, остался верен Петру. Род их был из Рюриковичей, предок Юрий Долгорукий — основатель Москвы, и все отличались яркой внешностью, красотой и храбростью. Фельдмаршал Василий Владимирович — командующий армией, Василий Лукич — самый «умный и злой»; несколько Долгоруких — послы в иностранных государствах.

Алексей Григорьевич — в Верховном совете. Однако, добравшись до верхов и поняв, что его сын Иван — любимец императора, князь проявил дьявольскую хитрость. Он мстил Меншикову, он ломал голову над тем, как пробиться к царскому трону (но об этом мы — позднее).

Женой князя Алексея была Прасковья Юрьевна, которая подарила ему семерых наследников. Вот их имена и годы жизни:

Иван (1711–1739) — фаворит императора Петра И, женат на графине Наталье Борисовне Шереметевой;

Екатерина (1712–1747) — невеста императора Петра II, с 1745 года супруга графа Александра Романовича Брюса;

Николай (1713–1790) — женат первым браком на Наталье Сергеевне Голицыной, вторым — на Анне Александровне Бредихиной;

Елена (1715–1799) — замужем за князем Юрием Юрьевичем Долгоруковым;

Анна (ум. в 1758);

Алексей (1716–1792) — женат первым браком на княжне Евдокии Григорьевне Мышецкой;

Александр (1717–1782) — женат на Прасковье Кирилловне Матюшкиной.

Князь Алексей Григорьевич — глава этой многодетной семьи.

В 1700–1706 году он жил в Варшаве, ездил в Италию. Благодаря дяде Якову Фёдоровичу быстро продвигался по службе: в 1713 году был губернатором в Смоленске, в 1726-м возведён Екатериной I в звание сенатора и назначен вторым воспитателем великого князя Петра Алексеевича, а при Петре II — членом Верховного тайного совета.

Теперь его целью стало — подчинить Петра, поощрять страсть к охоте. Зазвав его в своё подмосковное имение Горенки, князь «свёл» 14-летнего императора с одной из своих дочерей, княжной Екатериной. Вместе с тем, когда появится Анна Иоанновна, А.Г. Долгорукий станет единственным членом Верховного тайного совета, подавшим голос против её избрания, — так что решительности ему не занимать. За это Анна сослала в дальние края всю семью, чуть ли не весь род Долгоруких.

А после ссылки и смерти отца дети были переведены в разные места: Елена — в Томский Успенский монастырь, Анна — в Верхотурский Покровский монастырь, Екатерина — в Томский Христорождественский монастырь, Алексей отослан матросом в Камчатскую экспедицию, Николай и Александр — сначала в Тобольск, затем в Вологду, а в 1740 году — на каторжные работы в Охотск и на Камчатку.

Но не будем опережать события. Пока, осенью 1728 года, Пётр II живёт в Москве. Молодой Иван Алексеевич — его обер-камергер, и оба они живут в Лефортовском дворце.

Широкое распространение в XVII веке имели всякого рода «анекдоты» (вернее, короткие народные рассказы), — и появился вот такой рассказ:

«Лефорт, любимец Петра I, в церемониальных представлениях заменявший собою лицо государя, не терпевшего никакой пышности, имел в Немецкой слободе, на Яузе, нарочно для того замком построенный и пожалованный дворец, который по смерти его поступил в казну и до днесь называется его именем. Молодой, умный, по привязанности к русским много обещавший, император Пётр II по вступлении на престол переехал в Москву на житьё и имел пребывание в сем дворце. Обширные к нему ворота с площади украшены были приличными аллегорическими изображениями, а наверху поставлен был превеликий двуглавый орёл с тяжёлою короною… Молодой государь вознамерился вступить в брак с княжною Екатериною Алексеевною, дочерью князя Алексея Григорьевича Долгорукого. В назначенный для торжественного обручения день за невестою и её родными отправлены, по воле императора, богатые придворные экипажи. Лишь только в восемь лошадей, запряжённых с шорами на глазах, карета с невестой на двор в ворота проехала, вслед за ней огромный орёл с короною с великим треском обрушился, так что последующие экипажи принуждены были на некоторое время остановиться. Многочисленная чернь приняла сей случай за дурное предзнаменование и единогласно закричала, что свадьбе не быть…»

Князь Алексей Долгорукий вынашивал тайный план. Он собирал в своём доме сродников, которые вели тайные переговоры, — и в Петербурге, когда правил Меншиков, и в Москве. Там был и родной брат, Сергей Григорьевич, который служил по дипломатической части.

Двоюродный брат их Василий Лукич, человек степенный и дельный, выполнял роль пружины в семейном механизме. Его называли умным, но злым как обезьяна, хотя странно: держался он тихо, даже будто чего-то стесняясь. Именно он да ещё Василий Владимирович Долгорукий озабочены были соблюдением родовых долгоруковских начал и старинных обычаев. Как и все истинные представители древних родов, они следовали законам Киевской Руси, плотно связанной с Европой, и разделяли петровскую тягу к иностранному. Только считали, что ежели догонять Европу (а как не догонять, ежели Русь и есть Европа?), то не галопом, а постепенно, с достоинством.

Однако Алексей Григорьевич Долгорукий более озабочен был днём сегодняшним, собой, — и главной целью было сбросить Меншикова (тут ему помощником был Остерман).

— Куда глядим-поглядываем? — распалял себя в те дни старый князь. — Сколь терпеть станем?..

Ему вторили братья:

— Ещё не тесть Меншиков, а уж чуть ли не царь негласный… Надобно думать, как разделаться с выскочкой…

Молчал лишь Василий Лукич, наиболее дальновидный из всех. Братья то и дело взглядывали на него, но он словно не замечал.

Явился как-то Иван Долгорукий — отец заворчал:

— Чего припозднился? Где тебя носит?.. — Впрочем, скоро сменил тон, речь повёл издали: — Не в тягость ли государю власть Меншикова?..

— Кому она не в тягость, власть-то? — усмехнулся князь Иван.

— Люба ли Мария Петру? — спросил отец.

Иван махнул рукой: какое, мол! Отец торжествующе заметил:

— Вот и я про то сказываю!

А теперь Алексей Григорьевич внушал своим родичам мысль о том, что есть подходящая невеста:

— Наша Катерина — вот на ком надобно женить государя!.. И умна, и в галантерейных науках толк знает, будто родилась царицей.

Иван Долгорукий, услыхав про план отца, поперхнулся:

— Батюшка, побойтесь Бога! Катька с австрийским посланником амурится, с Миллюзимо!

— Ай! — передёрнулся Алексей Долгорукий. — Что ты понимаешь в своей сестре? Не ёрничай! Да она, ежели хочешь знать… ежели ей корона увидится, всё откинет и забудет про своего австрияшку.

— Скажет ли государь спасибо за нашу невесту? — усомнился Сергей Григорьевич. Взгляды обратились к Василию Лукичу, который всё ещё не подавал голоса. Тут он наконец заговорил, но как бы совершенно о другом:

— Государь Пётр Алексеевич как-то повелел Прозоровскому переплавить государственную казну, а тот взял и не послушался, отдал собственные деньги вместо государевых… И что же? Миновало время, Пётр опомнился, ах, где моё золото-серебро, зачем велел я его перелить? Тут-то и признался во всём Прозоровский… Что, окромя благодарности, мог высказать ему Пётр?