Всё пришедшее после - Всеволод Георгиев

– Так значит, он хочет навлечь на свою голову кару, постигающую отверженных! – с возрастающим возбуждением вскричал Фельтон. – Хочет, чтобы человеческое возмездие опередило правосудие небесное!»

Не было у Кости ни капельки злорадства, а только сострадание, да чувство вины, вольной или невольной, какая разница?

Он вспомнил разговор с отцом Ирины. Став старше, Костя жалел, что слишком мало с ним общался. В то время ее отец уже был болен. Ирина тоже болела. Как ребенок, она была и беспечна и пуглива, боялась не выздороветь и испытывала чувство жалости к себе и к отцу.

Однажды смертельно больной отец рассказал им историю, как жил-был один человек большой веры, и обратился он к Господу с просьбой не оставлять его в течение жизни. Прожил он жизнь в надежде и утешении, пока не пришла ему пора умереть. Перед смертью видит он сон, будто идет, тяжело передвигая ноги по песку, и путь его заканчивается: впереди лежит безбрежный океан. На берегу он оглядывается назад. Позади – пройденный путь, тянущиеся следы на песке. А рядом с его следами другие следы. Он с облегчением вздыхает, он знает, Чьи это следы, понимает, что Господь не оставил его.

Однако, приглядевшись, он вдруг обнаруживает, что на самых трудных и опасных участках пути второй след обрывается, его там нет.

С горьким вопросом обращается он к Богу, чуть ли не с упреком, почему же в самых трудных местах пришлось ему идти одному.

И ответил Господь:

– В самых трудных местах Я брал тебя на руки и нес тебя на руках. Вот почему ты не видишь там второго следа.

«Да, – рассуждал Костя, – мы беду воспринимаем как Божье внимание. Если русский человек не плачет, значит, его Бог забыл».

Снова и снова Костя возвращался к отцу Ирины. Вот, что он прочел им из Иоанна Богослова:

Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, яко же Аз возлюбил вы, да и вы любите себе. Больше сея любви никтоже имать, да кто душу положит за други своя.

«Кто душу свою положит за други своя», – повторял Костя запомнившиеся слова. И хоть время было атеистическое и неприятностей ученый-историк мог обрести сполна, пошел Костя в церковь.

В почти пустом храме горели лампады и свечи. Горячо молился Костя, чтобы Бог дал здоровья Ирине. Долго стоял у иконы святого Пантелеймона, просил его заступничества, все силы вложил в свою просьбу и вдруг увидел: будто ветер подул на пламя, ярче запылала лампада, заиграли пламенем свечи. Костя, не помня себя, обессиленный вышел на улицу.

Через три месяца нашелся врач-невропатолог, который взялся лечить Ирину. Через год она была практически здорова. Еще через год Костя случайно ее увидел. Она снова стала стройной, а ее походка – твердой и уверенной. Несмотря на полный достаток в доме, она вновь устроилась работать и, принимая во внимание связи мужа, успешно делала карьеру.

А Костя? Нет, он не запил, не опустился. Он, как автомат, продолжал вести прежний образ жизни. Увеличил вес штанги, ушел с головой в книги. Собственная судьба перестала его интересовать. Отчасти Марина была права, назвав его чернокнижником, его интересы сами собой склонялись к области метафизики. Подтянутый, чисто выбритый, внешне он не изменился. Только глаза потемнели и больше не улыбались, когда улыбался он сам. Он вдруг заметил, что на фотокарточках его облик получается все более стертым и обесцвеченным.

Еще молодой, он мог повернуть свою жизнь. Мог, но не было сил. Попытавшись пару раз, он с облегчением вернулся к привычному для себя укладу и решил больше не нарушать традиции.

Так он жил одиноко, предпочитая никого не пускать в свою жизнь. Из родственников у него остались Марина с Артуром, из друзей – только Глеб Лобов.

26 января 1966 года Костя, узнав, что Глеб лежит в больнице, поехал его проведать. Троллейбус первого маршрута довез его до Боткинской. С трудом удалось добиться встречи с Глебом, пока тот не вмешался, Костю не пропускали.

Глеб лежал в небольшой палате, побледневший и похудевший. Он пытался выглядеть бодрым, насколько может выглядеть бодрым человек после операции. Оказывается, у него нашли аппендицит, но с осложнением, которое, увы, заставляет его так долго оставаться в постели.

Костя был немного скован, зато Глеб оживлен и доволен, они давно не виделись, и ему было что рассказать другу.

А друг внимательно приглядывался к симпатичной медсестре, приставленной к Глебу. Из ее слов он понял, что болезнь Глеба была очень серьезной, но сейчас опасности нет.

К неудовольствию медсестры, Глеб сообщил, что на старый Новый год умер один крупный ученый, академик.

Прощаясь, Глеб попросил сестру передать Косте маленький подарок, томик Четвероевангелия в зеленом переплете, который прислали на Крещение. От внимания Кости не укрылось, что медсестра будто из любопытства перелистала страницы, прежде чем отдать ему книгу.

Костя ушел успокоенный лишь наполовину – он уверился, что Глеб выздоравливает. Он не знал того, что накануне на Ленинградском вокзале Глеб вдруг согнулся от острой боли. Кто-то из набежавшей невесть откуда толпы с размаху всадил ему в живот длинную шляпную булавку. Остановившись, Глеб почувствовал жжение в правом боку и теплую кровь, стекающую к паху.

Сыскари из «конторы» потом обыскали весь перрон и только на путях обнаружили выброшенную в снег булавку с головкой в виде зеленой виноградины в натуральную величину. Выяснилось, что на острие был яд, часть которого, к счастью, осталась на одежде Глеба.

Не рассказал Глеб Косте и того, что весной на Пасху, подъезжая к храму, он был атакован возмущенной толпой молодежи, яростной и угрожающей.

ЗИМ с трудом пробился к заднему крыльцу. Однако все кончилось благополучно: во время службы в церкви тысячи верующих на возглас «Христос воскресе» единым выдохом отвечали «Воистину воскресе», заглушая крики опешившей команды. Попытки сорвать крестный ход тоже не удались.

Конечно, Костя видел всю трудность положения Глеба и поражался глубокой вере своего друга, его потребности и, главное, пониманию процесса живого общения с Богом. Он не раз был свидетелем, как во время строгого поста Глеб не только не принимал пищи, но и не пил воды, сохраняя бодрость и неунывающий вид.

После посещения больницы Косте еще удалось справиться о состоянии здоровья Глеба, хотя самого Костю уже замучили на кафедре мероприятиями, связанными с подготовкой к XXIII съезду КПСС.

На этом съезде Михаил Шолохов призвал судить народившееся диссидентство, руководствуясь революционным правосознанием, а не статьями закона. На следующий год Шолохов получил звание Героя Социалистического Труда, а председателем Комитета госбезопасности стал Юрий Андропов. Министерство обороны тоже получило нового министра Андрея Гречко.

Между тем ни Костя, занятый разъяснением итогов съезда партии, ни Глеб, давно покинувший больницу, не подозревали о событиях, которые произошли далеко-далеко, но готовились подойти к ним близко-близко.

Чтобы дать некоторое представление об этих событиях, мысленно перенесемся в Центральную Европу. Один взмах ресниц, и мы в Восточной Германии.

Давно минуло Рождество, но в Гарце снега еще не было. Гернроде, Рюбеланд, Кведлинбург утопали в туманах. Наблюдая своеобразную архитектуру городов Гарца, Назрул Ислам вспоминал университетский курс, думал о Томасе Мюнцере, вышедшем из этих вот мест на войну с аристократией. «Фольксваген» бодро бежал по чистым улочкам, чаще мокрым, чем сухим, строго следуя правилам дорожного движения. Пробыв условленный месяц в Гарце, его хозяин так и не встретился с курьером Невидимого учителя и теперь должен был ждать его еще месяц в Галле.

Девственные хвойные леса подходили к самой дороге, темно-зеленые ели, сохраняя сумрак внутри леса, роняли на покрытую иголками мокрую землю капли стекающей по веткам воды. На ум пришел Генрих Гейне. Назрул Ислам опустил стекло и с удовольствием вдохнул прохладный влажный воздух.

В Галле Назрул должен был встретиться с курьером в старинной библиотеке, хранящей древние франкские памятники. Если встреча не состоится, он должен вернуться в Париж один.

Назрул Ислам знал немного. Три месяца назад в Лондоне некто из неизвестных семидесяти двух приобрел скромный архив почившего французского аристократа. Весь архив помещался в толстой зеленой папке, которую Назрул должен был передать курьеру из Швейцарии.

Архива у Назрула Ислама с собой не было. Вся его поездка в ГДР для встречи с человеком из Швейцарии затевалась с целью выявить возможную слежку, которая означала бы наличие интереса к бумагам со стороны нежелательных компаньонов.

Назрул не знал, что в Москве на Старой площади уже заинтересовались архивом. Чтобы скрыть заинтересованность, решили послать в ГДР под уместным предлогом человека никак не связанного с агентурой управлений КГБ. До резидентуры все же была донесена объективка на Назрула Ислама и дано указание обеспечивать и поддерживать командированное из Москвы лицо.