Салка Валка - Халлдор Лакснесс

И тут на сцене появился учитель.

Это был сухопарый мужчина лет пятидесяти, с седеющими усами, кончики которых спускались по уголкам рта, с большим кадыком, почтенный и важный. Он никогда не снимал очков в заржавелой оправе. Он вызвал к себе Салку Валку, и она предстала перед ним в своей мужской куртке и истрепанной юбке; с башмаков у нее сыпался сырой песок — она пришла прямо с берега, откуда загоняла овец домой, так как начинался прилив. Он посмотрел на нее серьезно и сурово, как судебный следователь, находился при исполнении своих священных обязанностей. Ему предстояло решить, действительно ли глупа эта девочка, неожиданно появившаяся в их поселке. Сюда же вызвали и мать Салки Валки, чтобы ответить на некоторые вопросы, касающиеся дочери. Учитель спросил, сколько девочке лет, и был немало удивлен, узнав, что ей всего лишь одиннадцать.

— Почему вы, приехав сюда, не послали ее в школу, как положено?

— Как-то не подумала об этом, — ответила мать.

— А что она умеет?

— Не так уж много.

— Вы можете идти, — сказал учитель. И, обратившись к девочке, спросил — Читать умеешь?

— Нет, — ответила Салка своим глубоким низким голосом.

— А буквы ты знаешь?

— Нет. Только те, что напечатаны на переплете библии.

— А что это за буквы, как они называются?

— Не знаю. Знаю только, что это буквы.

— Знаешь какие-нибудь исландские стихи?

Девочка стала вспоминать, но ничего не могла придумать, кроме песенки «Эйнига менига сукана дю», которой ее научили дети на Севере. Она уже хотела было прочитать ее вслух, но вдруг подумала, что, верно, учитель не это называет исландскими стихами, и ответила:

— Нет, никаких не знаю.

— А теперь подумай хорошенько, дитя мое, — может быть, ты знаешь какую-нибудь молитву или псалом?

Девочка вспомнила о новой песне Армии спасения, ее по утрам напевала мать, хозяйничая на кухне. Она, кажется, начинается так: «Иисусе, отгони от меня все мои грехи». А может быть, так: «Иисусе, возьми все мои грехи». Она никак не могла припомнить точно слова. Как странно, что она забыла их!

— Ну что ж, — сказал учитель. — Ни одного исландского стихотворения, ни одного псалма, ни одной молитвы. Хорошо. А ну-ка, скажи мне, слышала ли ты когда-нибудь о Хадльгримуре Пьетурссоне?[3]

— Да.

— Что ты можешь рассказать о нем?

— Недавно толстуха Тода что-то говорила о нем в Армии спасения.

— Тода?

— Да…

— А что ты можешь рассказать о Йоуне Сигурссоне?[4]

— Он работает на лодке «Лео».

— Гм… Ну а кто был первым поселенцем Исландии?

— О нем я ничего не слыхала. Может быть, это тот норвежец, который заимел на Севере консервный завод?

— Кто председатель Совета министров нашей страны?

— А что значит председатель совета?

— Тот, кто управляет всей Исландией.

— Никто не смеет управлять мною, — решительно заявила девочка, тряхнув косичками и сверкнув глазами.

Учитель удивленно посмотрел на нее и покачал головой.

— А ну, скажи мне, кто самые знатные люди в Исландии?

После довольно долгих размышлений девочка ответила:

— Купец. И спаситель.

— Так, так, — произнес учитель подавленно. Убедившись, что девочка успела познакомиться с местной жизнью, он решил выведать у нее, кто из поэтов пользуется наибольшей славой в поселке. Дело в том, что учитель сам был замечательным поэтом. Время от времени его стихи печатались даже в столичных газетах. Он надеялся когда-нибудь выпустить большой сборник своих стихов, если удастся, откладывая в течение пяти лет из своего жалованья, накопить достаточно денег.

— Я хочу задать тебе еще один вопрос, — сказал он, — Кого из самых известных поэтов нашей страны лучше всего знают в поселке?

— Парикмахера, — не задумываясь, ответила Салка Валка.

— Можешь идти, — холодно сказал учитель. — Нам говорить больше не о чем.

Он встал, шмыгнул носом и откашлялся, давая понять старому Эйольфуру, что собирается уходить и что он недоволен. Старик находился в кухне и через открытую дверь слышал весь разговор.

— Беседа с девочкой только подтвердила мои опасения. Ее умственные способности весьма ограничены. Я не вижу другого выхода, как сообщить обо всем пастору, — сказал учитель.

— Сообщить пастору? Фу ты, какая чепуха, — рассердился старый Эйольфур. — Куда умнее было бы научить ее читать.

— Напрасная трата времени и труда.

— Жалко мне вас, имеющих зрение.

— Больших надежд на школу в эту зиму возлагать не приходится… Если бы вы могли дома что-нибудь сделать… До конца занятий осталось три недели, не больше. Мы закрываем школу к пасхе. Все дети должны работать, как только начнется весенний лов, по крайней мере те, что постарше. В стране не так-то много рабочих рук. Кроме того, это не бесполезно для семейств, имеющих детей.

— Ерунда, — заявил старый Эйольфур.

— Я настаиваю на том, что я сказал. Мои возможности не распространяются на идиотов. Пусть пастор решает, как поступить в данном случае.

— Ерунда, она ничуть не глупее пастора. Я слеп, это правда, но не глух.

— Ты, верно, слышал, как она сказала, что Иисус Христос был исландцем.

— Ну и что ж? — возразил старик. — Чем он хуже этого дьявола купца?

Старик нащупал рукой узлы на неводе и принялся плести неторопливо, но уверенно и ловко, и от этого казалось, что он рассуждает сам с собой.

— Я, конечно, не буду отрицать, — сказал учитель, — что иногда тупицы говорят забавные вещи. Ты должен это признать, Эйольфур, ты человек умный. Но утверждать подобное о Свейне Паулссоне — это уж слишком! Пусть он будет самим председателем приходского совета, пусть он покупает свиней в Дании, меня это меньше всего трогает, хотя ни для кого не секрет, что он собирается всех в поселке обвести вокруг пальца. Не подумай, что я сплетничаю за его спиной, потому что он мой соперник. Но что ни говори, он всего-навсего парикмахер. Я слышал собственными ушами, как на рождественском ужине у купца он привязался к его жене и упрашивал разрешить ему прочитать что-нибудь из его так называемых стихов. Я ничего не говорю, но прийти а заявить, что парикмахер самый известный поэт в Исландии, — это чересчур. Я удивлен, что такие слова мне пришлось услышать в твоем доме, Эйольфур.

— Если тебе так уж хочется найти идиота в этом доме, то этот идиот я. Я всегда был идиотом, идиотом и останусь.

— Я вовсе не говорил этого, — возразил учитель. — Кстати, Эйольфур, позволь мне задать тебе один вопрос. Ты в самом деле видишь в Свейне Паулссоне поэта?

— Я никак не могу видеть Свейна Паулссона, я слеп.

Учитель попытался еще выяснить мнение старого Эйольфура о стихах парикмахера, по ничего не добился. Тогда он схватил свою шляпу и собрался уходить.

— Я ничего не могу сказать о стихах Свейна Паулссона, я не читал их, но мне не раз приходилось слышать, что он умеет хорошо обучать детей.

— Обучать? Он? Чепуха! Прощай!

В последнюю минуту он задержался на пороге.

— Свейн Паулссон… — начал он, но не закончил фразы. — Я приму меры в отношении этого ребенка сегодня же вечером.

Глава 9

Он действительно принял меры.

В этот же вечер, когда обитатели Марарбуда уселись ужинать, кто-то постучал в дверь и спросил Салку Валку. Все удивились.

Дверь приоткрылась, и при свете керосиновой лампы они разглядели просунувшуюся в щель голову темноволосого мальчика с удлиненным лицом, густыми бровями и удивительно выразительными и умными глазами. Нос у мальчика был орлиный. И весь мальчик был совсем необычный, как будто сошел с какой-то картины.

— Меня послал к вам учитель, — сказал мальчик.

— Уж ты не Арнальдур ли из Кофа, мальчуган? — спросила старая Стейнун.

— Да. Меня к вам послал учитель, он сказал, чтобы я учил эту девочку читать и писать, — ответил мальчик, остановившись в дверях и указывая пальцем на Салку Валку.

— Добрая душа, — сказала старуха Стейнун. — Как похоже это на нашего учителя.

Девочка сидела неподвижно в своей мужской куртке, подпоясанная шнурком; перед ней стояла потрескавшаяся эмалированная миска с остатками пищи — рыбными костями и плавниками. Девочка разглядывала гостя. Она заметила, что волосы у него разделены на пробор и зачесаны на одну сторону. Редко кто в Осейри носил такую прическу. Кроме того, она не могла припомнить, чтобы какой-нибудь мальчишка его возраста вел бы себя так робко. Одежда его, хоть и заплатанная, была до того чиста и аккуратна, что девочка тотчас же почувствовала неприязнь к этому мальчику. На ногах у него были покупные башмаки со шнурками. Девочка старалась припомнить, не бросал ли он когда-нибудь в нее грязь из-за угла. Кто бы из них победил, думала она, если б им пришлось драться? В первый раз в Осейри перед ней оказался ее сверстник на таком расстоянии, что его можно было рассмотреть как следует и даже стукнуть. Поэтому ничуть не удивительно, что мысль ее лихорадочно работала. Переломать бы ему все ребра и кости! Нет, он слишком прилизанный, этот мальчишка. Девочке даже стало досадно, что это не сорванец, как все другие. И, глядя на него, она заколебалась: забыть и простить все издевательства, которые она претерпела в этом поселке, или же хранить в сердце вечную вражду? Пожалуй, последнее было бы правильнее.