Жизнь как она есть - Мариз Конде

– А где он? – осипшим от крика голосом спросила я.

– Пройдешь по коридору. Свернешь налево. Пятая дверь. Увидишь номер и не ошибешься, – буркнул он.

Толкнув нужную дверь, я отшатнулась. Вообразите огромный смрадный ярко освещенный зал, полный полуголых женщин, безмолвно мучающихся на койках, истекающих кровью, измазанных нечистотами, тужащихся под свирепые команды белых и черных акушерок, рывком извлекающих на свет младенцев и перерезающих пуповины. Опроставшиеся женщины брали детей на руки и ковыляли «на выход», некоторые, совсем ослабевшие, падали и несколько минут лежали в прострации на полу.

Чудо заключается в том, что Природа, если пожелает, в любых условиях завершает дело благополучно. В начале первого ночи семнадцатого мая 1961 года я произвела на свет… не Александра, а вторую дочь, прелестную девочку с волосиками на голове и очень голодную. Гналенгбе, ждавшая за дверью, обняла меня и отвела в некое подобие ванной, загроможденное пластиковыми кувшинами, тазами и примитивными туалетными принадлежностями. Там она вымыла меня и стерла пучком соломы кровь, потом искупала в ведре новорожденную. Мы покинули больницу, и я проспала всю обратную дорогу.

Я попыталась описать эти роды в романе «Сезон в Рихате», но воспоминания были так ужасны, что перо отказывалось подчиняться, и версия получилась смягченной. Кроме того, моя героиня Мари-Элен дала жизнь сыну, что стало символом нового начала. Для меня ничего не изменилось, я продолжала жить в квартире, обставленной на скорую руку, Иоланда заглядывала каждый день – «перевести дыхание», по ее собственному определению. Ближе к вечеру я наблюдала за проездом Секу Туре в «Мерседесе 280 SL» и шумно приветствующими его рыбаками.

Я очень быстро поняла, что нежеланная новорожденная, которую я полюбила так же пылко, как Сильви-Анну, не принадлежит мне целиком и полностью. Она стала самой «неафриканской» из моих дочерей, начав жизнь как идеальный ребенок-малинке. Секу Каба, тесно общавшийся с Конде, решил (не поинтересовавшись моим мнением!), что она будет носить имя его бабки по отцовской линии: Муссокоро. В конце концов мы сошлись на имени Айша, но для этого мне пришлось умолять его и пролить немало слез. Он назначил дату, имя наречения и место церемонии – свой новый дом. В назначенный день в жертву принесли двух белых баранов. Потом имам побрил ребенку голову, прошептал новорожденной в правое ушко ее имя и показал Айшу семье. В качестве няньки Секу Каба приставил ко мне Аву, одну из своих молодых родственниц, специально приехавшую из Канкана, города, растянувшегося вдоль реки Мило на востоке Гвинеи. Она говорила только на малинке и все время носила ребенка на спине, в результате через несколько недель Айша стала интересоваться только моей грудью во время кормления, но Ава вскоре перевела ее на отвар из сорго, считавшийся более питательным.

«Обращение Савла»

Библия. Деяния апостолов

Хандра и упадок сил почти взяли верх, но каким-то волшебным образом состояние моего здоровья поправилось. Однажды утром я проснулась и вспомнила, что мне всего двадцать шесть лет, увидела, что солнце сияет, небо голубое, море синее, а на миндальных деревьях, растущих вдоль пляжа Бульбине, зеленеет листва и цветут красные цветы. Я думала о Жаке – так же, как о своей матери, – постоянно, но без горького ощущения потери. Выздоровление совпало с появлением новых знакомых, возможно, это тоже косвенно помогло мне поправиться. Ольга Валентейн и Анн Арюндель работали медсестрами в Центре охраны материнства и детства, где наблюдались мои дети. Мы с Ольгой были соотечественницами, но она родилась в Сен-Клоде, на другой стороне острова, и была полной моей противоположностью: волевая, энергичная, здравомыслящая, простая, прямая, умеющая на равных общаться со всеми. Ее муж Сейни родился в Сенегале, был членом запрещенной крайне левой партии и издавал сатирическую газету, закрытую властями по идеологическим соображениям. Ему пришлось покинуть родину, чтобы не сесть в тюрьму, и Секу Туре встретил его с распростертыми объятиями. Сейни как политическому беженцу предоставили огромную виллу с бассейном (к сожалению, полупустым) и небесно-голубую «Шкоду». Днем ему еще удавалось избавиться от телохранителей, но с шести вечера дюжина вооруженных парней занимала позицию вокруг дома. Ольга и Сейни были наделены убойным чувством юмора и осмеивали все на свете: нищету, дефицит продуктов, разглагольствования Секу Туре, возомнившего себя поэтом, промахи аристократии, коррумпированность министров, грубых и неотесанных людей. Излюбленной мишенью супругов был мой друг Луи Беханзин, тоже участвовавший в реформе образования.

«Он феодал! – утверждали Ольга и Сейни. – Его предки были постельничими колонизаторов. Это они довели наши народы до нынешнего состояния».

Супруги лишили сакральности политическую жизнь и научили меня относиться к ней как к неиссякающему источнику осмеяния. Француженка Анн Арюндель, спутница жизни Нене Кхали[81], первым браком была замужем за малийцем и родила ему двух дочек смешанной крови. Кхали, профессор-филолог, участник реформы образования, одним из первых сгинул в секретной тюрьме режима. Этот талантливейший поэт любил вечерами читать нам свои стихи, но, к несчастью, никогда не публиковался. Секу Туре не оставил ему времени. Анн и Нене не играли, страстный протест был делом их жизни, они отдавались борьбе целиком и полностью.

«Мы бессильны! – возмущалась Анн. – Мы ничего не можем сделать для детей, и они мрут как мухи на руках у отчаявшихся матерей, а отпрыски клевретов президента с пустяковой болячкой летят в Москву!»

Лучшими друзьями пары были политические деятели первого ряда: Марио де Андрад, поэт и один из идеологов Движения освобождения Анголы, соратник Агостиньо Нето, первого президента независимой Анголы, и Амилкар Кабрал – интеллектуал, поэт, теоретик, революционер и дипломат, основавший вместе с братом Луисом Африканскую партию независимости Гвинеи и Кабо-Верде. Де Андрад и Кабрал приезжали в Конакри и всегда находили время, чтобы разделить с друзьями скромную трапезу. На встречах неизменно царило веселье, Амилкар Кабрал, бонвиван и завзятый шутник, развлекал сотрапезников, а новые друзья пользовались любой возможностью, чтобы объяснить мне, как стать «своей» в гвинейском обществе: выучить национальные языки, сменить прическу афро на косички, и брюки – на традиционные женские одежды. Я протестовала, резко критиковала подобные рекомендации, называла их абсурдом. А в ответ получала: «Никто не просит тебя маскироваться под африканку, попробуй стать своей, бери пример с Ольги!»

Жена Сейни и впрямь была чемпионкой интеграции: она бегло говорила на малинке, сусу и пёльском, носила только бубу и звалась Саламатой. Я же потихоньку начинала ненавидеть слово «интегрироваться», поскольку все детство родители приобщали меня к французским и западноевропейским