Яноама - Этторе Биокка

На этот раз я была совсем одна. Когда я прошла мимо пещеры, зверь зарычал протяжно и страшно: «еу, еу, ууу». Я очень испугалась и что есть мочи побежала к реке. Наступила ночь, а я все бежала неизвестно куда, звала, звала. Сначала я спустилась к реке, потом взобралась на какую-то крутую голую скалу. Ночь была темная, без единого проблеска. Я очень устала, положила на землю кусок инайи и пошла дальше.

Во тьме я наткнулась на скалу и стала подыматься по ней. Скала вся поросла кустарником. Наконец я добралась до вершины. Там росли лианы. Я оступилась, отчаянно ухватилась за куст, но он подался и тоже пополз вниз вместе со мной. Потом корни не выдержали моего веса, и я полетела вниз. Скатилась в какую-то расщелину, ударившись лбом о камень. Из раны потекла кровь. Спина от удара распухла.

Не помню уж, сколько времени я пролежала так. Только вдруг я услышала, что вода — «тук, тук, тук» —ударяется о камень, и открыла глаза. Кругом было темным-темно, в горле саднило. Я попробовала подняться, но не смогла. Потом все-таки сумела встать. Лиана, которой был обвязан броненосец, сдавила горло, я перекусила ее зубами, и он упал на землю.

Неподалеку слышался шум воды. «Тут поблизости должен быть ручей». Я еле держалась на ногах. Попыталась отыскать ручей, но в лесу было очень темно, лишь высоко в небе мерцали звезды. «А что, если появится ягуар?» Я отыскала тонкое дерево и стала взбираться на него. «Ягуар не влезет на тонкое дерево»,— с облегчением подумала я. Когда я влезла на дерево, ядовитый муравей токандира укусил меня в ногу, другой — в пятку. Я попыталась сбросить их, то тут еще один муравей укусил меня в руку. Тогда я спустилась вниз и угодила прямо в муравейник. Токандира всю меня искусали. Тут я не выдержала и разрыдалась в голос. «Господи, куда теперь идти. Как больно! Лучше мне было сразу умереть!» Я прошла еще немного, потом остановилась — иссякли последние силы. «Переночую здесь»,— решила я. Внезапно я увидела невысокое дерево. Из него индейцы приготовляют эпену, которую потом вдыхают колдуны. Ветки этого дерева похожи на зонтик. Я задыхалась от боли, но все-таки сумела добраться до первых веток. «Нет, слишком низко, ягуар может допрыгнуть». Не помню уж как, но я вскарабкалась по стволу немного повыше. «Нет, и здесь ягуар сумеет меня достать»,— решила я. Наконец я доползла до двух самых высоких веток, уселась на них и ногами крепко обхватила ствол.

Ночью меня больше всего донимали комары. Прежде я никогда не видела таких больших комаров. Красные с белым брюшком, индейцы называют их якамин, комары-жакамины (птички), целиком красные — комары-олени, беловатые — комары-броненосцы. Все они нещадно кусали меня. Я плакала и молилась богу.

Не знаю, сколько прошло времени, но только вдруг я услышала, что внизу под деревом ходит ягуар. Он сопел, словно бык. Я до смерти испугалась, затаила дыхание и еще крепче прижалась к стволу. А ягуар стал царапать когтями кору: «крех, крех, крех». Дерево закачалось. «Если он заберется вверх, что тогда делать? Сломаю ветку и ударю его по морде». Я смотрела вниз. Но было совсем темно, и я ничего не видела. Облака скрыли от меня даже и звезды. «Ягуар ударом своих лап сбросит меня на землю и там загрызет». Я снова громко заплакала. Но зверь на дерево так и не влез. Он ушел, потом вернулся и попытался взобраться на дерево с другой стороны. Он шипел и фыркал в темноте, точно огромный кот. Я совсем обессилела и чувствовала, что вот-вот упаду. Но я говорила себе: «Светает, уже утро». Но это было не утро. Просто облака поредели и на небе снова засверкали звезды. Когда же наступит утро?»

Едва забрезжил рассвет, ягуар исчез. Я смотрела вниз и никак не решалась спуститься. Вблизи послышался женский голос. Я не ответила. Но женщина продолжала кричать: «Напаньума, дочь белого человека, где ты, отзовись? Иди ко мне».

Тогда я крикнула: «У-у-у». Женщина подбежала к дереву. Это была жена дяди тушауа. Она отыскала меня по следам. Я слезла и села на землю. Женщина посмотрела на меня и заплакала. «Где ты была?» «Вы бросили меня,— ответила я.— Я вас звала, но вы были уже слишком далеко. А потом я упала со скалы. Броненосца оставила вон там». Женщина снова посмотрела на меня и спросила: «Ты не разбилась?» Она заставила меня повернуться и увидела нарыв на спине. Она сильно надавила, и я громко вскрикнула — так мне было больно. Женщина заплакала от жалости ко мне, и я тоже заплакала.

«Бедняжка,— сказала она,— как же ты с таким нарывом могла взбираться на скалу! Покажи, где ты упала? Броненосец там остался?»

Мы пошли к скалам. «Неужели ты не поняла, что это скала?» — «Было темно, я думала, что карабкаюсь вверх по тропинке. А когда оступилась, то уцепилась за какое-то деревце, но корни не выдержали и поползли вниз».

Женщина нашла броненосца, связала лианами и взвалила тяжелую ношу себе на плечи. «А теперь пошли, только медленно. Ведь быстро идти ты не можешь»,— сказала она.

Наконец мы добрались до селения. Жена дяди тушауа дала мне соку пальмы бакабе и плодов муму. Когда я поела, она сказала: «Ложись в гамак, отдыхай». Она согрела воду и промыла нарыв. Мне было больно, и я тихо постанывала. «Ложись и постарайся заснуть. Ты же всю ночь не спала»,— сказала мне эта добрая женщина.

ЗРЕЛОСТЬ. БОЛЬШАЯ ЖАБА

В селении, куда мы пришли, две девушки были «на карантине»[22]. Девушек двенадцати — пятнадцати лет, когда они окончательно формируются и у них начинаются месячные, помещают «на карантин», а проще говоря за высокую изгородь, сделанную из веток пальмы ассай и веток мумбу-хены. Все ветки крепко связывают лианами, чтобы девушек нельзя было увидеть. Оставляют лишь маленький проход. Мужчины и мальчики не смеют даже смотреть в сторону изгороди. Горящий очаг и гамак — вот и все, что есть в «карантине». Гамак должен быть хорошо натянут, не то девушка будет горбатой. Мать девушки и ее подруги одни могут зайти и поддержать огонь. Очаг должен гореть беспрестанно весь день, иначе небо потемнеет и начнется дождь. Если небо заволакивают тучи, старики спрашивают у родителей девушки: «Горит за изгородью огонь? Вы что, не видите, как потемнело вокруг? Сейчас гром извергнет огонь».

Девушка должна лежать в гамаке молча. Она даже не может заплакать. Для отправления естественных надобностей мать оставляет ей большой лист. Если у девушки есть отец и братья, они должны спать в гамаках отдельно, по ту сторону изгороди.

Во время «карантина» девушка почти ничего не ест. В первый день она не ест и не пьет, во второй — может пить воду, потягивая ее тонкой бамбуковой соломинкой из куйи. Пить воду прямо из куйи нельзя, потому что от этого портятся зубы. На третий день мать девушки варит маленькие бананы, которые индейцы называют сайо томе. Если, не дай бог, банан на огне обгорит, это значит, что девушка скоро умрет. Когда бананы становятся мягкими, мать снимает кожуру и дает три теплых банана дочери. В последующие дни девушка ест только бананы.

Так, в полном одиночестве, проходят три недели. Потом на рассвете мать девушки снимает изгородь, связывает ветки лианами и кладет их на землю. Девушка еще не может смотреть на мужчин. Но ей уже разрешается говорить, правда лишь вполголоса. Тем временем мать разогревает воду и тщательно моет дочь теплой водой. Затем берет уруку и раскрашивает тело девушки, но никаких линий или рисунков не делает. Еще через несколько дней мать девушки сжигает сухие листья бананов, а девушка при этом стоит рядом. Мать берет ее за руку и обводит вокруг костра. С этого момента девушка может говорить со всеми. Затем мать и подружки отводят девушку в лес и там украшают ее цветами, вернее, зелеными листьями пальмы ассай. Мать разрисовывает эти листья тоненькими полосками. Женщины связывают листья нитью и делают красивые гирлянды, которые вешают девушке на руки. Надевать гирлянды обязательно нужно на скале, а не на земле, не то девушка быстро умрет. Потом мать говорит одной из женщин: «Подрежь моей дочери волосы». И женщина, поплевав девушке на голову, чтобы длинные жесткие волосы стали помягче, приступает к стрижке.

Мать приносит с собой и пакет красной и черной краски уруку, а также длинные и короткие нити. Одна из женщин начинает осторожно раскрашивать красным уруку тело девушки, и оно становится розового цвета. Затем черным уруку красивыми волнистыми линиями разрисовывает лицо и грудь девушки. Когда «художницы» заканчивают свою работу, другие женщины продевают девушке в уши листья пальмы ассай, потом аккуратно подрезают их, чтобы они были точно одинаковой формы.

В отверстия в уголках рта нижней губы подружки девушки вкладывают цветные кисточки. Тем временем одна из женщин готовит тонкую белую палочку, гладкую-прегладкую, и вкладывает ее девушке в отверстие между ноздрями. Затем запястья и колени девушки перевязывают белой тканью. Грудь пониже сосков тоже обматывают белой тканью и завязывают ее крест-накрест на спине.