Путешествие в страну летописей - Натан Натанов

Феодосий и вся печерская братия осудили такое клятвопреступление. Изяслав, конечно, гневался, но ссориться с монахами не хотел и потому смолчал…

Год 1068. На степных границах показываются половцы; отныне и на полтора столетия они — главный враг. Братья — Изяслав, Святослав и Всеволод — с дружинами идут навстречу. Но вскоре быстрые, как ветер, кочевники побеждают, и князья бегут в свои города.

Встревоженно бьют колокола, рокочущая толпа собирается на торгу. Вече!

Киевляне обращаются к Изяславу:

«Вот половцы рассыпались по всей земле, выдай, князь, оружие и коней, мы еще побьемся с ними».

Изяслав не соглашается. Видно, боится, что люди, получив в руки оружие, отомстят за старые обиды и притеснения. Город негодует: мало того что князь не сумел оборонить свою землю, он же не дает киевлянам самим защитить себя! Толпы рванулись к дворам Изяслава и богатых воевод. Бросаются к темнице, где больше года томится Всеслав. «И сказала дружина Изяславу: «Пошли ко Всеславу, пусть, призвав его к оконцу обманом, пронзят его мечом». И не послушал этого князь. Люди же освободили Всеслава из темницы и прославили его среди двора княжеского».

Полоцкий богатырь, мечтавший о киевском престоле, неожиданно попадает туда прямо из темницы. «Коснулся древком копья золотого престола киевского». Изяслав же в страхе бежит в Польшу, двор его разгромлен народом, захватившим «бесчисленное множество злата и серебра в монете и слитках».

Проходит несколько месяцев, и разносится слух, что Изяслав возвращается с польским войском. Всеслав решает, что Киев — «орешек не по нем», и однажды ночью тайно, «вороном, оборотнем», бежит в родной Полоцк. Восставший люд остается без предводителя.

Появляется Изяслав, налитый злобой. Кое-что рассказывает летопись, кое о чем умалчивает; но многое открывает патерик. Изяслав сильно гневается на Печерский монастырь. Вероятно, обитель сочувствовала восставшим. К тому же Феодосий смело отправляется к князю и просит не чинить расправы над киевлянами. Однако 70 человек казнили, «а других ослепили, а иных безвинно умертвили, не расследовав дела…» Должен бежать из Киева и Антоний, первый обитатель Печеры, уже глубокий старец. Ведь Изяслав в ярости желает крови за позор изгнания. Однако он быстро остывает, князь-неудачник. Боится прошлого и неуверен в будущем. Вскоре снова появляются половцы и начинаются распри с братьями.

К слову старцев из деревянной церкви над пещерами многие прислушиваются, и князь ищет там союзников, поддержки. И вот он опять ласков, задабривает монастырь, не мешает возвращению из Чернигова Антония, из Тьмутаракани — Никона. Начинает и сам частенько наведываться в обитель.

Однажды после обеда, когда монахи отдыхали, Изяслав подъехал со слугами и постучал в ворота. Монах-привратник сказал, что игумен Феодосий никого не велел пускать. «Да ведь я князь!» — вспылил Изяслав. Но привратник не открыл ворот, пока Феодосий не дозволил. При других обстоятельствах князь не смолчал бы и расправа была б крута. Но на этот раз все кончилось мирно…

«А Нестор-то уж вырос, — думает Леля. — Он видал и Все-слава и Изяслава».

И Алексей Шахматов, забывшись, прибегает к приему ненаучному и, следовательно, недозволенному: сочиняет биографию своего героя. Пять биографий. Десять…

Нестор — сын одного из казненных киевских повстанцев; Печерская обитель смело приютила его…

Нестор — младший сын одного из княжеских дружинников; старшему сыну — земля, имущество; юному — в чисто поле или в монастырь…

Нестор, разумеется, из купцов. В юности немало странствовал, много читал и видел. В пятнадцать лет, а то и раньше, хотели его оженить, а он — в монастырь.

Нестор — юный слуга Всеслава, всюду следовал за князем, но разочаровался в своем герое после его позорного ночного бегства из Киева…

Нестор — бродяга, странник, рыбак, пастух, бедняк…

Но тут Алексей Шахматов вспоминает, как должен вести себя настоящий ученый, и весьма строго останавливает поток фантазий.

— Что ж твой Нестор? — спрашивает Женя.

— Нестор? Он одно время правил царством Персидским — разве не знаешь?

Глава 6. «Гениальный мальчик»

Печерские иноки, выстроясь в ряд,

Протяжно поют: «Аллилуя!»,

А братья княжие друг друга корят,

А жадные вороны с кровель глядят,

Усобицу близкую чуя…

Маленький белокурый гимназист Алеша Шахматов вместе с «однокорытниками» осаждает парту первого ученика. За перемену надо кое-что усвоить из Цицерона, дабы уловить вожделенную тройку.

Алеше всегда некогда. Он коллекционирует слова. За 40 персидских и 8 арабских выменивает 50 финских и литовских у школьного товарища. За 50 санскритских[10] и за 3 готских слова раздобыл у другого товарища 60 исландских. Сестра Женя вчера прислала целый список! «Поймала для тебя в журналах массу слов: по-санскритски «хима» — холод. Отсюда — «Гималаи» — горы холода. На днях пришлю армянскую азбуку…»

Весь класс гордится шахматовской коллекцией слов, уступающей по своему значению только коллекции клякс, собираемых одним из старожилов «Камчатки»: лучший в Европе набор клякс всех форм и мастей!

Обмен словами зашел далеко. Товарищи переживают вместе с Алешей драматический эпизод: отец одного из учеников неприлично нарушил честную меновую торговлю, предложив гимназисту Шахматову за 300 редких слов три рубля.

Алеша борется с соблазном — денег из дому присылают мало… И все же гимназист Шахматов возвращает деньги и дарит заказчику весь товар — 300 цыганских, японских, абиссинских и еще каких-то слов и оборотов…

Он хочет поведать об этом друзьям после того, как одолеет Цицерона, но не успевает.

— Эй ты, гениальный мальчик, — рявкает над ухом один из камчадалов.

Шахматов хмурится и бычком идет на врага.

— Гениальный мальчик, гениальный мальчик!.. — закричали кругом.

Алеша оборачивается и хохочет…

Кто-то распустил слух, будто в одной из московских гимназий появился «гениальный мальчик», что знаменитый профессор Миллер, филолог и лингвист, человек хмурый и язвительный, принимает мальчика у себя на квартире, выслушивает его рассуждения о языках, допоздна спорит с ним и в конце всегда восклицает: «Удивляюсь удивительному!..»

Молва о «гениальном мальчике» проникает в университетские круги; рассказывали, что мальчик явился в Румянцевский музей, где по записке какого-то профессора ему дали только что вышедшее печатное издание «Изборника Святослава», одной из древнейших русских книг. Гимназист будто бы читал, выписывал, а потом положил на стол профессора свои поправки и замечания, и оказалось, что новое издание содержит тьму ошибок и никуда не годится. «Ну, что нового натворил гениальный мальчик?» — спрашивает время от времени кто-либо из «светил», — и окружающие веселятся.

Поползли анекдоты: «Гениальный мальчик» уже работает над 19 томом своих сочинений, где опровергает «все, что было». Он свободно читает на трех десятках языков, знает про летопись больше всех университетов с академией в придачу и в определенные часы дает консультации профессорам и академикам в раздевалке какой-то гимназии.

Начали подозревать, что мальчика придумал кто-то из молодых магистров, желая привлечь внимание публики к своим работам.

Но наступил день, когда «гениальный мальчик» открылся. По гимназии молниеносно разлетелся слух, что Алеша Шахматов из 6-го класса — ученый. Передавали также удивительные небылицы о каком-то диспуте в Московском университете.

Директор 4-й гимназии не помнил ученика Шахматова. Когда ему доложили о необыкновенном шестикласснике, испугался: не совершено ли упущение по службе; затем изумился, вызвал.

«Гений» был обнаружен под лестницей, где, поглощая пятикопеечный филипповский калач, проявлял несомненное стремление не услышать звонка на урок. Белобрысый коротышка в синем, аккуратно застегнутом мундире предстал перед директором; рассказывал он нехотя: «Да, был в университете при защите диссертации Соболевским. Да, тем самым, уже знаменитым филологом. Да, да, оппонентами выступали два профессора, Тихонравов и Дювернуа. Когда спросили, как полагается, «кому еще угодно выступить», — он, гимназист Шахматов, встал и выступил… Что говорил? Да просто был ряд соображений. Очень специальных… господину директору будет неинтересно».

И вдруг Алеша вспомнил, как, увлекшись, он говорил и говорил, завершая каждую мысль несколько ироническим «вот так!», вспомнил, как Соболевский сначала слушал, снисходительно улыбаясь, а потом нахмурился и стал быстро записывать; как потом диссертанты и несколько профессоров, чьи имена он знал уже давно, пожимали ему руку, а он думал, как бы не попасться надзирателю.