Феномен двойников (сборник) - Елизавета Манова

— Это Последняя Коса.

— Почему последняя?

— А за ней нет ничего.

— Это не честно! — сердито сказал ему Альд. — Если ты знаешь…

— Нет. Вспоминаю помаленьку.

— Значит это не в первый раз?

— Да, — сказал он угрюмо. — Я через Город раз пять проходил. А иногда не проходил. А после Города всегда по-разному.

— А дальше? — спросила Инта. — Что будет потом?

— Легион, — ответил он хмуро. — Не знаю, что дальше, но в конце всегда Легион.

А серые волны шипя ползут на песок…

Вот и конец прогулке, подумал Альд. Я не вернусь в Легион, подумал он, эта дурацкая игра не для меня. Может быть, я на миг и поддался войне, но отдать ей себя целиком…

— Должен быть выход, — сказал он вслух. — Система не может быть герметичной. Если есть выход — должен быть выход.

— В реальной Вселенной, — заметила Инта.

Это тоже реальность, подумал он, и дрянная реальность.

— Я не вернусь в Легион, — сказал он им. — Вы — как хотите, а я не вернусь. Это не для меня. Человек должен драться, защищая свой мир, своих близких и свою свободу. Но драка как способ существования…

— Ну и что? — спросила с усмешкой Инта. — Если существования…

— Существования, но не жизни, — мягко ответил он. — Не знаю, как вам, но мне это не подходит. Если не жизнь…

— Так смерть?

— Да, — сказал он просто, — наверное так. И это будет правильно, Инта. Когда-то мы выбрали смерть. Нас ведь никто не принуждал. Мы выбрали ее потому, что это было единственное решение. Мы умерли — и это было честно, раз этот выбор мы сделали сами. А эта мнимая жизнь — нечестно. Нам ее навязали вместе с ее несвободой…

— Опять несвобода! — сердито сказала она. — Ты просто зациклился на этом дурацком слове! Человек, живущий в обществе, не может быть свободен!

— Да — если понимать свободу как право творить что угодно. Нет — если свобода только право самому определять свои поступки и самому за них отвечать. Хотя нет. Это все-таки гораздо шире. Как я могу объяснить? — спросил он грустно. — Это как здоровье или жизнь. Только, когда ты болен, ты сумеешь ответить, отчего и как нездоров. Хочешь, я объясню, почему и как несвободен?

— Нет!

— Но ты хочешь вырваться или нет?

— Не знаю, — тихо сказала Инта. — А ты, Алек?

— Я не хочу в Легион, — ответил Алек. — Я забуду тебя, — сказал он Инте и с тоской поглядел ей в лицо. — Мне казалось: вот чуть-чуть — и я опять человек. И я смогу тебя оживить. А мы уже пришли, — угрюмо сказал он ей, — и я опять тебя потеряю. А если найду — так это будем не мы. Не хочу, — сказал он с тоской, — не надо!

— А если мы просто умрем?

— Не знаю, — сказал он ей. — Я не хочу, чтоб ты умерла. Если ты пойдешь в Легион, так и я пойду… чтоб тебя искать.

— Значит дело только за мной? — она невесело засмеялась. — Вот видишь, Альд, а ты говоришь о свободе! Я не очень хочу исчезать, — задумчиво сказала она, — но я тоже не хочу в Легион. В конце-концов, что такое смерть по сравнению… с этим? Если бы я могла отыскать того, кто изобрел этот мир! Я просто не верю, — сказала она. — Если есть выход… Альд, — сказала она, — кажется, я понимаю! Выход есть, но он… Хорошо, — сказала она и вскочила с песка. — Пусть так и будет. Идем на прорыв!

Опять мы идем неизвестно куда, и серое небо смешалось с тяжелой водой. По серому сквозь серое и кругом ничего. Вот тебе твоя правда, подумал Алек, вот она тебе, твоя проклятая правда. В который раз? угрюмо подумал он, и сколько раз здесь опять проходить, если опять не вырвусь?

По серому сквозь серое и серо внутри, и все просвечено до конца безрадостным светом. И где-то там, вдалеке, лежит его жизнь, нелепая и жестокая жизнь — от скудного детства до смерти. Дурацкая выдалась жизнь, подумал он, сперва убивал, потом убили меня, и все началось сначала. Зачем это было надо? подумал он. Зачем я родился, за что я убит, и для чего я мотаюсь в проклятом кругу?

…Я стояла возле окна, и дождь лупил по обвисшему саду, и на дорожках лопались пузыри. Дождь и домик в саду. О боже! подумала она, так вот что это такое! Я даже не помню, как его звали, я помню только, как я его любила. Он глядел на меня и молчал — что можно сказать, когда тебя предают? Я любила его и я его предала. Я всегда предавала, подумала она, чаще себя, но достаточно часто и других. И не стыжусь, сказала она себе. Если бы не предавала, я бы не стала тем, что я есть, тем единственным, чем мне стоило стать.

Там, внизу, лежала вся ее жизнь, короткая и безмерно большая. Все уместилось в ней: сражения и любовь, холодное честолюбие и ночная тоска, задушенная нежность и вечная жажда боя.

— Я стала тем, что я есть, — сказала она себе, — а смерть зачеркнула меня и оставила мне Легион. Но чем эта ложная жизнь отличается от настоящей, от той, которую мне пришлось дожить?

…Мгновенная жизнь выступала из пустоты щемящим и красочным облаком воспоминаний. Друзья, лица девушек, трепетный луч маяка, зыбкие детские улочки Тайразо и лестница, уходящая прямо в море. Он оттолкнулся от скользкой ступеньки и нырнул, ушел в зеленую сочную глубину и плыл под водой, пока хватило дыхания. А когда он вынырнул, берег был далеко, и тяжелое красное солнце садилось в воду, а от солнца прямо к нему тянулась сияющая полоса, дробящаяся, текущая желтым и алым.

Он был один — маленький мальчик в огромном море, и это море принадлежало ему. И весь этот мир принадлежал ему, и вся его жизнь — от первого до последнего вздоха — принадлежала только ему.

И даже, когда все угасло, робость еще трепетала в нем, потому что его смерть принадлежала только ему…

— Альд! — закричал Алек, когда их швырнуло назад и покатило по серому, как опавшие листья.

— Альд! — закричал он, кидаясь навстречу второму удару, и опять его сшибло назад, как букашку с руки. Но он зарычал и снова пошел вперед, опять и опять, пока не очнулась Инта.

— Оставь, — сказала она. — Некого звать. Он уже свободен.

Маленькая фигурка, черная на сером, спокойная, как всегда.

— Иди сюда, — сказала она. — Я так и думала, что мы не пройдем. Просто не хотела ему говорить. Он бы нас не оставил.

— Почему? — спросил Алек. — Почему? — У него были бешеные глаза, и она погладила его по руке.

— Потому, что мы — это мы, и нам не нужна свобода. Мы — это мы, — опять сказала она, — что бы мы делали со своею свободой? Я не хочу ничего стыдиться…

— А я не стыжусь, — ответил Алек, — я давно за все заплатил.

— А я нет, — задумчиво сказала она. — Я ведь привыкла думать, что вся моя жизнь чем-то определена — войной, воспитанием, традициями семьи, воинским долгом, присягой — и в этой заданности я казалась себе свободной. А если бы мне в каждом случае был дан выбор — чем тогда окажется вся моя жизнь? Цепью предательств — больших и малых, ненужных жертв и бесцельных убийств. Значит, я должна презирать себя? Зачем мне такая свобода, Алек?