Рок-н-ролл под кремлем. Книга 3. Спасти шпиона - Данил Корецкий

Ардон с маху погасил в пепельнице недокуренную сигарету – будто показал, как именно его лодку могла накрыть ракета НАТО. Брызнули искры.

– Ну ладно, это дело прошлое… Сейчас-то я в штабе флота обретаюсь: бумаги, телеграммы, общий контроль. Но «раскладушки» с российскими камикадзе еще плавают!

– Да, досталось вам, Марк Яковлевич! – ужаснулся Профессор. – Врагу такого не пожелаешь!

Он выпил чай, доел пирожное, довольно потер сухие ладошки.

– Славно пообедали, Марк Яковлевич! И поговорили интересно, я прямо молодость вспомнил! Даже помолодел…

Официантка принесла счет, и он поспешно полез в карман.

– Не беспокойтесь, Иван Семенович, я расплачусь, – сказал Ардон.

– Нет-нет, что вы, ни в коем случае! – Профессор вытащил кучу каких-то потертых бумажек, досадливо поморщился, спрятал обратно и сунул руку в другой карман. Однако и там он не находил то, что искал.

Тем временем Марк Яковлевич отсчитал четыре сотенные купюры, завернул их в счет и сунул под пепельницу.

– Рад был повидаться, Иван Семенович! – Он тепло пожал руку Носкову. – Я любил ваши лекции, вы так смело обо всем говорили. Даже про Солженицына… Просто удивительно!

Со Сперанским он попрощался сухо, как с чужим, неинтересным человеком. Такое отношение писателя покоробило, и он решил сорвать раздражение на сияющем, как коллекционный золотой червонец, напарнике.

– Что, Профессор, раз Ардон заплатил за всех, то деньги на оперативные расходы надо вернуть Евсееву?

Довольное выражение как губкой стерло с желтого, туго обтянутого кожей лица.

– Как вернуть?!

– Очень просто. Под расписку.

Их эмоции находились в противофазах. Чем хуже становилось настроение Профессора, тем лучше оно делалось у Американца. Пауза затянулась.

– Зачем возвращать? – наконец спросил Носков. – Поделим поровну, и все…

Тяжело вздохнув, он выудил из кармана несколько пятидесятирублевых купюр, пересчитал, разделил на две части и с траурным видом протянул половину Сперанскому. Тот нарочно замешкался. Дрожащая морщинистая рука с зажатыми синими бумажками повисла в воздухе.

– Что ж, можно и так, – усмехнулся, наконец, Сперанский и небрежно взял деньги.

Теперь он находился в отличном настроении. И не деньги являлись тому причиной.

Высшее командное училище ракетных войск стратегического назначения, по всеобщей моде последнего времени, превратилось в Академию РВСН.[2] Но, кроме вывески, во внешнем виде учебного заведения мало что изменилось.

– Все как прежде осталось, – умиленно произнес Носков, обводя рукой девятиэтажное здание из красного кирпича, асфальтовые дорожки, плац, березовую аллею. – А деревья эти, помню, курсантики на моей памяти сажали. Такие тоненькие прутики… Вон как вымахали!

– Да уж, – равнодушно сказал Сперанский, чтобы хоть как-то принять участие в разговоре.

– Левой! Левой! Ногу держать! – Молодой лейтенант вел по асфальтовой аллее свой взвод. Будущие ракетчики были без кителей – в одних рубашках цвета хаки, холод– ный ветер рвал форменные галстуки. Пацаны ежились, вид у них был далеко не героический.

– А сколько я таких желторотиков выпустил! – Носков проводил строй взглядом, поправил старый берет, пошевелил губами. – Тысяч, наверное, десять!

– Да уж…

Сперанский плотнее запахнул велюровый плащ.

– Сейчас прямо к Рыбаченко пойдем! – хорохорился Носков. – Он так обрадовался по телефону! Хочет, чтобы вы с личным составом встретились, у вас тут, оказывается, много поклонников, для них такая встреча событие…

– Это можно, – снисходительно кивнул Сперанский.

Заместитель начальника по научной работе полковник Рыбаченко принял визитеров в своем кабинете, заставленном от пола до потолка стеллажами с книгами и журналами. Носков удивленно провел корявым пальцем по свежим подшивкам американского «Сайенс» и британского «Нью Сайентист».

– Не обращайте внимания, Иван Семенович, – буркнул хозяин, застегивая мундир и приглаживая ладонями взъерошенные волосы. – Это уже не тлетворное влияние, а научный обмен. У нас сейчас и офицеры-ракетчики за границу ездят!

Особой радости от встречи Рыбаченко не выразил и выглядел на удивление мрачным. Со Сперанским познакомился довольно сухо и выступить перед курсантами не пригласил.

– Я вчера позвонил Семаго, – сразу же перешел к делу полковник, обращаясь к Носкову. – Он дал согласие встретиться с товарищем Сперанским… А я вам уже не смогу помочь…

– Спасибо, Валентин Иванович, спасибочки, – раскланялся Профессор. – Как самочувствие-то ваше, Валечка? Что-то вы сегодня не такой, как всегда…

– Уж это точно, – с горечью сказал Рыбаченко. – Утром мне совершенно неожиданно вручили предписание на увольнение. Так что, сами понимаете, не могу уделить вам внимания… Не до того. Извините…

– Ай-ай-ай! – запричитал Носков. – Как же так? А кто же будет науку двигать, о курсантах заботиться, с выпускниками связи поддерживать?

Рыбаченко вздохнул.

– Свято место пусто не бывает. Поставят нового зама, он и будет работу вести. Просто неожиданно как-то. Начальник обещал продление, кадры согласились, а тут вдруг – бац! Как обухом по голове…

– Жалко, жалко, Валентин Иванович! Тут вы неправы, найти вам замену будет ох как непросто! Это большая потеря и для курсантов, и для института, и для ракетных войск! И о чем они там думают?!

Профессор сокрушенно покачал головой. И внезапно спросил:

– Зиночка сегодня работает?

Увольняемый полковник кивнул.

– Да вроде видел ее с утра…

– Тогда не будем вас задерживать, – расшаркался Носков. – Думаю, там разберутся. Никто не посмеет вас уволить! Я лично напишу министру! И Президенту напишу, если надо!

Рыбаченко растроганно пожал ему руку.

– Спасибо, Иван Семенович! Ничего не надо. Спасибо за поддержку!

– Нет-нет, я и всех ребят подниму на вашу защиту! Мы этого так не оставим!

Когда они вышли из кабинета, Профессор направился не к выходу, а в противоположную сторону, к боковой лестнице, ведущей в цокольный этаж.

– Вы куда? – удивился Сперанский.

– В столовую.

– Это еще зачем?

– Как зачем? – удивился в ответ Носков. – Обедать! Не уезжать же голодными…

Они спустились вниз, в пропахший тушеной капустой полупустой офицерский зал с высоким потолком и большими окнами, от которых ощутимо тянуло холодом. Носков облобызался с пожилой добродушной Зиночкой, та дала команду, и полная румяная раздатчица щедрой рукой отгрузила отставному обществоведу двойные порции рассольника и жаркого. Зиночка, скрестив руки на необъятной груди, внимательно наблюдала за процессом. Когда она смотрела на Ивана Семеновича, в ее взгляде читалась очевидная симпатия.

Американцу стало ясно: при каждом удобном случае Профессор тут прикармливается. Это своего рода ритуал, церемония, а сам Носков – кавалер ордена «Почетного Довольствия». Всех выдрессировал, старый лис…

Звон ложек и ножей отражался от стен, старшие офицеры сидели со старшими, младшие – с младшими. Носков поставил поднос на свободный столик, чувствующий себя неуютно Сперанский присел на краешек стула. Он сразу же отказался от еды, а Профессор и не думал настаивать. Обществовед съел двойной обед, на десерт выпил компот с пирожком, удовлетворенно потер ладошки.

– Ну вот, теперь можно ехать!

Давно переросшая уменьшительное имя Зиночка проводила их до дверей и на прощание чмокнула Носкова в дряблую щеку.

– Заходи, Ванечка, не забывай!

– Слушайте, в вас определенно есть какой-то магнетизм, – сказал Сперанский, когда они вышли на улицу. – Биополе особое, что ли… Ваши бывшие ученики так хорошо относятся к вам, просто удивительно. И Ардон, и Рыбаченко, и эта завстоловой… С какой, казалось бы, стати?

Ветер усилился. Он налетал порывами, бросал в лицо желтую листву и пробирал до костей. А пройти им предстояло с полкилометра.

– Как это – с какой? – пробрюзжал Профессор, ежась и поднимая воротник вытертого, серого в рубчик, пальто. Такие носили в конце восьмидесятых. – Не зря же я столько лет жизни отдал ракетному училищу и всему этому… высшему образованию. Любимый преподаватель, лучший друг молодежи, наставник в самом широком смысле… Они меня очень уважали! Знаете сколько народу набивалось на мои лекции? С других курсов приходили! Я ведь и в Политехе читал, и на истфаке МГУ, и в историко-архивном!.. Но ракетное я больше всего любил – за дисциплину, за ответственность. И они все меня обожали! А с Зиночкой у меня, дело прошлое, был даже роман…

Профессор вдруг как-то выпрямился, стал выше ростом.

– Ведь я был не просто засушенный ученый хмырь в перепачканном мелом костюме! Молодой парень, привлекательный, начитанный, к тому же знакомый с Высоцким, Окуджавой!.. Я…

Старик запнулся, достал из кармана носовой платок и торжественно высморкался.

– А к экзаменам моим как готовились! Ночей не спали! Дрожали! Ардона этого, с которым мы вчера говорили, валерьянкой отпаивали после зачета. Чуть без чувств не свалился!